Впусти меня
Шрифт:
Стоп... погодите...
У Лакке была группа «В». Он прекрасно помнил, как они с Виржинией как-то заговорили об этом и выяснилось, что у нее та же группа, так что они могли... ну да. Именно так они и решили: в случае необходимости смогут отдать друг другу свою кровь, раз у них одна группа. А у него точно была группа «В», это он знал наверняка.
Он встал, вышел в коридор.
Не могут же они так ошибиться?
Он отыскал медсестру.
—
Она бросила взгляд на его потрепанную одежду и настороженно спросила:
— Да?
— Я только хотел спросить. Виржиния... Виржиния Линдблад, которую недавно сюда положили...
Медсестра кивнула с еще более недоброжелательным видом. Может, она тоже присутствовала при том, как...
— Я только хотел узнать. Группа крови...
— И что с ней?
— Там на пакете стоит «А», хотя у нее другая группа.
— Простите?
— Ну... видите ли... у вас есть минутка?
Медсестра быстро оглядела коридор — то ли в поисках того, кто мог бы ей помочь в случае возможного осложнения, то ли давая понять, что у нее есть дела поважнее, но все же проследовала за Лакке в палату, где лежала Виржиния, — глаза закрыты, капельница мерно отсчитывает капли крови. Лакке указал на пакет:
— Вот. Здесь стоит «А». Означает ли это...
— Да, в нем кровь группы «А». Кровь сейчас большой дефицит. Если бы люди только знали...
— Простите. Я понимаю. Но у нее же группа «В»! Разве не опасно...
— Да, опасно.
Медсестра вела себя не то чтобы грубо, но всем своим видом давала понять, что его право подвергать сомнению компетентность работников больницы близко к нулю. Пожав плечами, она добавила:
— Если бы у нее была группа «В». Но у этой пациентки группа «АВ».
— Но... здесь же стоит «А»?
Медсестра вздохнула, как если бы объясняла ребенку, что на Луне никто не живет.
— Людям с группой «АВ» подходит кровь любой группы.
— Но... ясно. Значит, у нее поменялась группа крови.
Медсестра подняла брови. Ребенок, похоже, настаивает на том, что сам был на Луне и видел там людей. Резко взмахнув рукой, будто обрубая невидимую нить, она ответила:
— Боюсь, это исключено. Такого просто не бывает.
Медсестра проверила капельницу в руке Виржинии, что-то в ней подкрутила и кинула на Лакке взгляд, говоривший, что это не игрушки и боже упаси его к чему-то здесь притронуться. Затем энергичным шагом покинула палату.
Что там бывает, если человеку перелить кровь не той группы? Кровь сворачивается.
Да нет, наверное, Виржиния в тот раз что-то перепутала.
Он направился в угол палаты, где стояли небольшое кресло и стол с искусственными цветами. Он сел в кресло, огляделся по сторонам. Холодные стены, глянцевый пол. Лампы дневного света на потолке. Металлическая койка Виржинии, светло-желтое одеяло с печатью районной больницы.
Вот,
У Достоевского болезнь и смерть были почти всегда связаны с грязью, нищетой. Люди, раздавленные под колесами, глина, тиф, окровавленные носовые платки. И тому подобное. Но, черт его знает, уж лучше так, чем вот это. Кончить свои дни в отполированной стерильности.
Лакке откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Спинка была короткой, и голова запрокинулась назад. Он выпрямился, облокотился на поручни и подпер рукой подбородок. Посмотрел на пластмассовый цветок. Его как будто специально поставили, чтобы подчеркнуть: здесь нет ничего живого — одна только чистота и порядок.
Когда он закрыл веки, цветок все еще стоял у него перед глазами. Картинка преобразилась в настоящий цветок, который стал расти, превратившись в целый сад. Сад был разбит возле дома, который он собирался для них купить. Лакке стоял в саду и смотрел на розовый куст с яркими красными цветами. Со стороны дома упала длинная человеческая тень. Солнце стремительно заходило, и тень росла, становилась все длиннее, накрывая весь сад...
Он вздрогнул и проснулся. Ладонь была мокрой от слюны, вытекшей изо рта, пока он дремал. Он вытер ладонью рот, причмокнул и попытался поднять голову. Ничего не получалось. Шея затекла. Усилием воли он выпрямился, хрустнув суставами, замер.
На него смотрели широко открытые глаза.
— Привет! Ты проснулась!
Рот закрылся. Виржиния лежала на спине, связанная ремнями, лицом к нему. Но лицо это было совершенно неподвижным. Ни узнавания, ни радости — ничего. Глаза не моргали.
Умерла! Она мертва...
Лакке вскочил с кресла, и в шее снова что-то хрустнуло. Он упал на колени перед кроватью, схватился за стальную перекладину и поднес свое лицо как можно ближе к ней, словно пытаясь своим присутствием вдохнуть в нее жизнь, вызвать ее из глубины.
— Джини! Ты меня слышишь?
Тишина. И все же он мог поклясться, что глаза смотрели на него, что она не умерла. Он отчаянно пытался отыскать Виржинию за этими неживыми глазами, будто закидывая якоря в черные впадины ее зрачков, чтобы там, за завесой тьмы, зацепиться хоть за что-нибудь живое...
Зрачки. Неужели они всегда так выглядят, когда...
Зрачки ее были не круглыми, но вытянутыми, заостренными на концах. Он поморщился, когда боль снова пронзила шею, коснулся ее рукой, потер.
Виржиния закрыла глаза. Снова открыла. И теперь это была она.
У Лакке от неожиданности отвисла челюсть. Так он и сидел, продолжая механически потирать шею. Виржиния открыла рот с каким-то деревянным щелчком и спросила:
— Тебе больно?
Лакке отдернул руку от шеи, будто его застукали за каким-то непристойным занятием.