Врача вызывали?

Рубинчик Вадим

– Это ребята для смеха повесили, не обращайте внимания, – успокоил её Слуцкий.

Сологуб тихо, но отчётливо выругалась, немало удивив как Валеру, так и себя лично. Потом нервным дрожащим голосом воскликнула: «Снять немедленно!» Лидочка обернулась, однако никого рядом не обнаружила. Только монотонно капала вода из крана в соседней кухне, журчал лесным ручейком неисправный унитаз да громыхнул и затих уходящий лифт. Валера беззвучно испарился, бросив наставницу на произвол жестокой и насмешливой судьбы. Тогда Лидочка попыталась оторвать табличку собственными силами. Но проклятая была прикручена насмерть. Наставница выпрямила спину, выпятила подбородок и выкатила грудь четвёртого размера. «Смотровая! Для смеха! Я вам сейчас посмотрю! Я вам посмеюсь!» – мысленно негодовала она. Боевой дух со стоянки первобытных студентов снизошёл на нее, она жаждала крови или, на худой

конец, элементарного возмездия. В чём оно будет выражаться, было загадкой для неё самой. Неотреагированные эмоции рвались наружу, грозя полностью сорвать и без того неустойчивую крышу. Лидочка вдруг неожиданно осознала, что всю жизнь сдерживалась и вела себя культурно вопреки своей легко возбудимой и темпераментной натуре. Но теперь довольно! Агрессивная волна охватила всё её существо и несла в бой. Зов предков – великая сила! Шелуха цивилизации слетает с человека в критический момент легко, как пух одуванчика при первом порыве ветра. Неизвестно откуда появившаяся холодная ярость и металлический взгляд серых пронзительных глаз однозначно предупреждали: «Уйди с дороги, не то зашибу!» Хозяйской твердой рукой Лидия Павловна требовательно постучала в дверь «Смотровой». Зловещая тишина была ей ответом. Она пнула дверь ногой, потом второй и, разойдясь не на шутку, стала молотить обеими руками и ногами. Тут её окликнул доцент Сухой:

– Что случилось, Лидия Павловна?

Она резко обернулась, ей стало безумно неудобно. Сделав несколько глубоких вдохов, попыталась объясниться, но волнение сдавило ей горло. Лидочка молча отошла от двери и отвела глаза. Сухой взглянул на табличку и участливо, очень осторожно спросил:

– Лидия Павловна, вы случаем не тридцать девятую курируете?

Сологуб удивлённо посмотрела на доцента и кивнула. Он понимающе покачал головой, взял её за руку и мягко, как опытный психиатр буйной пациентке, вкрадчиво сказал:

– Пройдёмте, дорогая. Вы только не волнуйтесь.

Та послушно двинулась за ним, а потом вдруг спросила:

– А как же «Смотровая»?

– Вам нужно в «Смотровую»? – так же мягко спросил Сухой. Она отчаянно замотала головой. – Ну, вот и хорошо, – ответил Сухой.

Они вышли на свежий воздух и начали медленно прогуливаться возле общежития в ожидании остальных преподавателей.

Размеренная ходьба, спокойный тон Сухого постепенно вернули Лидию Павловну в более-менее уравновешенное расположение духа, и она полюбопытствовала:

– Валентин Петрович, как вы догадались, что это тридцать девятая группа?

– Элементарно. – Сухой улыбнулся. – Я был там куратором до вас. Валера Слуцкий и Кохно – такие выдумщики… Да и остальные не лучше…

– Может, расскажете, – вежливо попросила Лидочка. – Просто чтобы я была морально готова к тому, что меня ожидает, то есть к самому худшему…

Сухой довольно хмыкнул: – Теперь-то что! Мы их маленько обломали, а вот на первом курсе… – Глаза мечтательно взглянули куда-то сквозь Лидочку, и стало очевидно, что доценту приятно вспомнить минувшие дни. Он закурил, сделал глубокую затяжку и с нескрываемым удовольствием начал повествование:

– В общежитие мы пришли, как обычно, вечером. Подходим, значит, к блоку, декан что-то рассказывает о хоккее, кажется, тут вдруг осёкся на полуслове и замер перед входом в блок, как часовой у Вечного огня. Мы проследили за его взглядом и не поверили глазам своим – на двери было написано: «Бункер Гитлера». Честно говоря, я испугался. Декан сорвал лист и, словно раненый на родео бык, рванул внутрь. Мы – за ним. На каждой из дверей было что-то написано в том же духе. «Четвёртый отдел РСХА», «Рейхсканцелярия Бормана» и так далее. Комнаты были не заперты, но студентов там не оказалось. Срывая листы с надписями, мы быстро продвигались вперёд. Наконец, дошли до последней комнаты. Кривая надпись на двери гласила: «ресторан Элефант». Декан резко распахнул дверь. В комнате собрались все обитатели блока. Они сидели на стульях, кроватях, на полу и мирно смотрели «17 мгновений весны». Ребята нестройным хором сказали «Здрасьте!» Тут же встал и подошёл Слуцкий (на майке у него было написано шариковой ручкой: «Штирлиц», а в скобках: «полковник Исаев») и сказал:

– Дорогие гости! Добро пожаловать в наш скромный кинотеатр!

– Я тебе покажу кинотеатр, я тебе такое кино покажу! – скрипя зубами, угрожающе прошипел декан. Но видно, что от сердца у него отлегло – нацистов на факультете не было. Он обвёл грозным взглядом собравшихся и приказал: – Разойтись по комнатам, буду проверять санитарно-гигиеническое состояние.

Ресторан «Элефант» мгновенно опустел. Мы вышли, продолжал Сухой,

обсудили ситуацию и единогласно решили: лучше спустить это дело на тормозах и не поднимать лишнего шума. А то потом мы же и виноватыми окажемся. За недостаточную воспитательную работу в лучшем случае, а то и вообще за политическую близорукость и потерю бдительности. Немного успокоились и зашли в соседнюю комнату. Только я закрыл дверь, как в коридоре раздались автоматные очереди, им ответила артиллерия – натурально! Я вам отвечаю! Потом загудели самолёты и стали рваться бомбы. Честно сказать, сначала я подумал: война. Но потом решил – да нет… в центре Минска?., это галлюцинации… Просто я сошёл с ума. Другого объяснения собственным ощущениям не было. Посмотрел на коллег, вижу: им тоже нездоровится. Массовый психоз? Лица белые, глаза безумные. Мы выскочили в коридор. И увидели мелькнувший в дверном проёме блока силуэт с кассетным магнитофоном. Стрельба и бомбёжка прекратились также внезапно, как и начались. Декан сделал спринт с высокого старта в наивной надежде поймать наглого шутника. Мы, естественно, поспешили за ним. Неожиданно декан растянулся во весь рост, и мы, как кегли, посыпались на него. Никто, правда, особо не ушибся. Но оказалось, что упали мы вовсе не случайно. На полу было разлито постное масло. Чистый Булгаков. Хорошо, что турникета с трамваем не было. Мой новый парадный костюм был пропитан маслом и грязью, которая тут же намертво прилипла к нему. Я даже не пытался вытереться. Остальные выглядели не лучше. Зато пол, натёртый и отшлифованный нашими костюмами, празднично сиял. На декана мы старались не смотреть. «Соберите студентов…» – сказал он отрешённым треснувшим голосом человека, пережившего авиакатастрофу и разом потерявшего всех близких. Мы туго соображали после обстрела, погони и внезапного падения, поэтому не сразу поняли, что от нас требуется, – никто не двинулся с места. «Быстро-о-о!» – закричал декан так, что я стал беспокоиться за его здоровье. Мы с Панкратовым обошли все комнаты, и минуты через три студенты собрались на общей кухне. Лица виноватые, глаза смотрят в пол. Но чувствуется, только выйдем, будут ржать, как дикие мустанги.

Декан стал в центр кухни, принял позу Бонапарта и твёрдо сказал:

– Кто это сделал? – Стало так тихо, что было слышно, как растут ногти. – Или тот, кто это сделал, признается, или выселю весь блок из общежития! – торжественно поклялся декан, ноздри его раздувались, глаза сверкали. Не было никаких сомнений, что он сдержит своё обещание, чего бы ему это не стоило. После долгой, мучительной паузы вперёд вышел Слуцкий.

– Зачем? – прошипел декан. – Зачем ты это сделал?

Валера посмотрел на него невинными глазами и говорит:

– Вот вы такие все серьёзные, измученные ответственной работой… Я просто хотел напомнить вам, что когда-то и вы были студентами…

Клянусь, он так это сказал, что лично у меня вся злость прошла моментально. Я действительно вспомнил студенческие годы… Нет, так как он я, конечно, не шутил… но… Не знаю, что думал и чувствовал декан, однако позволил Панкратову увести себя. В дверях он обернулся и сказал:

– Слуцкий, доедай сало и вали домой. Ты своё обучение закончил. – Потом повернулся ко мне: – Готовь хлопца на отчисление…

– Как же его не выгнали? – удивилась Лидочка.

– Я просил за него, Панкратов, да много кто. Валерка хороший парень, – сказал доцент. И заметив удивлённый взгляд Лидии Павловны, добавил: – Нет, на самом деле. Но это, кстати, не помогло. И через неделю после происшествия я принёс на подпись декану приказ об отчислении. Дверь полуоткрыта, я постучал для приличия и, не дожидаясь разрешения, вошёл. Вижу, стоит Толик Кохно, весь красный, взъерошенный, лица на нём нет. А декан и говорит:

– Полюбуйтесь на этого клоуна. Вот кто масло разлил. Слуцкий на себя вину взял, потому как Кохно два хвоста имеет, и его, дескать, выгонят без разговоров. А Валерка учится нормально, и они друзья… – Сухой докурил сигарету. – В итоге Слуцкого оставили, потому что он масло не разливал. А Кохно – потому что искренне раскаивался и убивался… Вот такая история… Так что вы, – подвёл итог Сухой, – отделались лёгким испугом.

Лидочка облегчённо улыбнулась. Действительно, всё познаётся в сравнении. Она не валялась на грязном полу в постном масле, её даже не бомбили. Из-за какой-то таблички столько волнений и тревог? Неожиданно Лидочка вспомнила слова мужа: «Надо проще смотреть на вещи», и вдруг впервые осознала, что он имел в виду. Она придумывает то, чего нет, свою собственную интерпретацию событий считает истинной реальностью и потом переживает действительно, по-настоящему. А ведь табличка – это только табличка…