Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка
Шрифт:
– О, нет, прошу тебя, давай пока не будем. Я не могу отделаться от ощущения, что гегемон даже сейчас на нас смотрит. Я же, в конце концов, живая. Ну к чему тебе бревно без настроения?
Эпизод четвертый
«Волшебная сила искусства»
С Григорием Сковородой мы шли неторопливым прогулочным шагом вдоль деревенских дворов по направлению к местному клубу. Солнце и вправду было внепланово активным и жарило так, что мне пришлось снять с себя рубаху цвета хаки и повязать ее на поясе. Да и не будь на свете злобного корейца, пустившего под нож всю деревенскую живность, вряд ли бы, думаю, при
– О, а места у нас тут дивные. Рыбы, дичи, зверя – хоть отбавляй. Сплошное райское изобилие.
– Как? И медведи? – спросил я удивленно.
– Конечно. И медведи, и волки, и кабаны, и лисы, и олени… Всего хватает.
«Вот это да! – испугался я собственной мысли, вонзившейся мне в голову, словно молния в одинокий дуб. – Кроме топоров и ножей, мы же ничего с собой не взяли! Даже ружья! Непростительная беспечность! Куда смотрела ее инфантильная свита и о чем, наконец, думала служба безопасности? Ну на хрена нам вертолет, если в любой момент нас могла сожрать стая волков? Да и я тоже хорош, идиота кусок, не сообразил на нервах. И как теперь быть? Ведь обратный-то путь нам, надеюсь, еще предстоит? А Харон калашникова не даст, это точно…»
– А закаты в поле, – не унывал счастливый Сковорода, – определенное сумасшествие. Смотришь и думаешь: «Вот сейчас лишусь рассудка от этой красоты…» Страсть ведь что за великолепие!
– Ну хорошо. А артисты-то к вам как попали? – своим неожиданным вопросом перебил я романтически настроенного Григория.
– Да обыкновенно. Через Харона. Он же у нас все равно что по связям с общественностью. Ведь сами, думаю, поняли: Карп Тимофеевич часто торчит на той стороне. Ну заплутает там кто или же еще какая неприятность, так он и поможет, и дорогу покажет. И многие, скажу я вам, к нему с огромной благодарностью. Вот и тут: или, видно, по знакомству, или с оказией какой, ну и выписал их из какого-то там ближайшего районного центра. А уж как они туда попали, мне, извините, неведомо. А ведь, кстати, Карп Тимофеевич, открою вам тайну, у нас в деревне слывет известным театралом. А вы разве не знали?
– Да нет, он мне об этом не докладывал.
– Да что вы? Нет, Харон наряду с рэпом очень уважает драматическое искусство и всячески – при возможности, конечно, – этому способствует. Но, к великому сожалению, случается это не часто. Что и говорить, но в области культуры у нас недостатки большие, а ведь духовность это, почитай, главное…
Худо ли, бедно ли, долго ли, коротко ль, но мы наконец добрались по этой нестерпимой жаре до нашего, скажем так, пункта назначения.
Местный поселковый клуб действительно находился между двух дворов с высоченными частоколами и в сравнении с домами так называемых селян внешне представлял собой зрелище жалкое, ничтожное и до того убогое, что даже мне, заезжему товарищу, за местную культуру немедленно стало ужасно обидно. Вплоть до слез. И я не шучу.
– Понимаю вашу мысль и полностью разделяю ваше мнение, – словно угадав мое настроение, сокрушенно произнес Сковорода. – Что ж, тем не менее, товарищ заезжий, милости прошу. Как говорится, чем богаты…
– Ну, вы уж так не сокрушайтесь, – попытался я немного подбодрить гегемона от культуры, – главное ведь в нашей жизни не внешний лоск, а содержание.
– Понимаю, – ответил он мне,
Оказавшись внутри данного, с позволения сказать, строения, мы, по моим ощущениям, сразу же попали в какой-то темный и тесный предбанник. Да, именно предбанник, именуемый, скорее всего, красивым иностранным словом «фойе». Правда, у этого предбанника имелось одно неоспоримое достоинство: здесь было несколько прохладнее, нежели на улице.
– Вы уж меня извините, Григорий, что я с вами давеча так некрасиво обошелся, – виноватым тоном сказал я Сковороде.
– Пустяки, – ответил он мне, добродушно улыбаясь. – У нас по части грубости комиссар Шлыков каждый вечер такое безобразие чудит. Так мы уже привыкли и внимание не обращаем.
– Да? Вот прямо так?
– Конечно. А зачем?
– Да-да, понимаю… Ну, еще раз приношу извинения… Но все равно, вы же не станете отрицать, что вся эта хреновина насчет урожаев – сущий бред?!
– Нисколько, – ответили мне спокойно и очень серьезно. – Вот если бы погостили еще денечек, так и сами бы убедились. Кто мешает? Только рады будем.
– Хорошо. Еще раз извините, Гриша. Я все понял. Верю. Так где у нас с вами зрительный зал?
– Фойе здесь, как видите, маленькое и тесное, так что далеко ходить не придется. – Сказав мне это, он распахнул узкую двухстворчатую дверь, никогда не смазывавшиеся петли которой заскрипели так, что заезжему товарищу довольно неприятно резануло по ушам.
И что здесь, дорогой читатель, собственно, описывать? Думаю, понятно, что чуда не случилось и интерьер поселкового клуба мало чем отличался от незамысловатого «декора» экстерьера.
Зрительный зал состоял из так называемого партера и, соответственно, сцены. Балкон, ложа, музыкальная яма, понятное дело, отсутствовали. А если конкретно говорить о партере, то он являл собой стоящие рядами обыкновенные деревянные скамейки, а сцена… Ну, что сцена? Тот же пол, только на метр выше, и по бокам обшарпанные старые кулисы из очень-очень, как мне показалось, пыльного и грязного малинового бархата. Единственное, что сразу бросилось в глаза, но не удивило, так это освещение. Скорее, некоторые «композанты» этого освещения. А именно старинные и если уж не золотые, то определенно позолоченные раритетные подсвечники, висевшие на стенах зрительного зала, да под стать им и канделябры, стоявшие в ряд по краю сцены и, судя по всему, служившие рампой.
Насколько я понял, на сцене уже стояла готовая к началу представления декорация. Декорация до аскетичности простая и незамысловатая: табурет, стол и сколоченный из досок стоящий вертикально продолговатый ящик, на котором на приколотом листке бумаги явно угольком было написано «холодильник». Впрочем, в глубине сцены еще находилась скамейка, на которую при желании можно было и прилечь.
«Ага. Раз холодильник, значит, будет сцена из современной жизни, – почему-то подумалось мне. – Ну и замечательно».
– Давайте с вами присядем, – шепнул мне на ухо заведующий клубом. – Перед началом генерального прогона я вам должен сделать некоторые пояснения.
– А почему шепотом? – спросил я Сковороду, сам непроизвольно перейдя на шепот.
– Так как же иначе? – искренне удивились мне в ответ. – Театр, да и вообще искусство – это же великое таинство, и в таких местах всегда при необходимости надо разговаривать очень негромко.
Не скажу, чтобы я сильно устыдился, но слово «таинство» несколько резануло слух и всколыхнуло память. Где-то и когда-то в очень похожем контексте я это уже слышал. Ну да ладно.