Враг божий
Шрифт:
– Так чего же римляне делали хорошего? – терпеливо спросил я.
Мерлин хищно ухмыльнулся.
– Загоняли сюда христиан и спускали на них собак. В Риме, учти, поступали еще правильнее: христиан скармливали львам. Однако в конечном счете львы проиграли.
– Мне довелось увидеть изображения льва, – гордо объявил я.
– Ой, надо же! – Мерлин не удосужился подавить зевок. – Что ж ты раньше не говорил? – Заткнув мне рот, он улыбнулся. – А я как-то видел настоящего льва. Жалкое облезлое существо. Наверное, его неправильно кормили. Может, давали ему митраистов вместо христиан? Это было в Риме, разумеется. Я ткнул льва посохом, а он только зевнул и
– А кто такой крокодил?
– Тварь вроде Ланселота.
– Короля белгов, – желчно добавил я. Мерлин рассмеялся.
– Он умен, не правда ли? Возненавидел Силурию, и кто его в этом обвинит? Жалкий сброд в скучных долинах – не для Ланселота. А вот в землях белгов ему понравится. Солнечно, много римских вилл и, главное, совсем недалеко от дражайшей Гвиневеры.
– Это так важно?
– Пораскинь мозгами, Дерфель.
– Я не понимаю, о чем ты.
– О мой невежественный воитель, Ланселот ведет себя с Артуром, как пожелает! Берет что хочет, поступает как хочет, а все потому, что у Артура есть смехотворное качество, называемое «совесть». Очень по-христиански. Как можно понять религию, которая требует от человека постоянного раскаяния? Нелепость, конечно, однако из Артура получился бы очень хороший христианин. Он верит, что поклялся спасти Беноик и подвел Ланселота, и покуда Артура грызет чувство вины, Ланселот может безнаказанно вытворять что угодно.
– И с Гвиневерой тоже? – спросил я, вспомнив его прежнее упоминание об их дружбе, явно намекающее на какой-то скабрезный слух.
– Я никогда не объясняю того, чего не знаю, – важно отвечал Мерлин. – Полагаю, Гвиневере прискучил Артур, и что тут удивительного? Она умна и любит умных людей, Артур же, при всех его замечательных качествах, несколько простоват. Он стремится к таким немудреным вещам, как порядок, закон, справедливость, чистота. Хочет, чтобы все были счастливы, а это невозможно. Ты, разумеется, такой же простак.
Пропустив оскорбление мимо ушей, я спросил:
– Так чего хочет Гвиневера?
– Чтобы Артур стал королем Думнонии, а сама она, правя им, правила всей Британией. В ожидании этой поры, Дерфель, наша Гвиневера забавляется как может. – В глазах Мерлина сверкнула озорная мысль. – Вот увидишь, когда Ланселот станет королем белгов, Гвиневера решит, что ей все-таки не нужен новый дворец в Линдинисе. Найдет другой, куда ближе к Венте. – Старик хохотнул и восхищенно добавил: – Они оба очень умны.
– Гвиневера и Ланселот?
– Не будь тупицей, Дерфель! Кто говорит о Гвиневере? Меня возмущает твоя страсть к сплетням. Разумеется, я говорил о Ланселоте и Кердике. Какая ловкая дипломатия! Артур сражается, Элла уступает половину своих земель, Ланселот получает королевство себе по вкусу, Кердик удваивает собственное могущество и приобретает в соседи Ланселота вместо Артура. Как процветают нечестивые! Просто душа радуется! – Он улыбнулся.
В этот миг из туннеля под зрительными рядами вышла Нимуэ и с взволнованным видом поспешила к нам по заросшей сорняками арене. Ее золотой глаз, так пугавший саксов, сверкал в утреннем свете.
– Дерфель! – вскричала она. – Что вы делаете с бычьей кровью?
– Не смущай его, – сказал Мерлин, – сегодня утром он тупее обычного.
– В храме Митры, – возбужденно проговорила Нимуэ, – что вы там делаете с кровью?
– Ничего, – отвечал я.
– Смешивают с овсом и жиром, – объявил Мерлин, – и готовят пудинг.
– Скажи мне! – требовала Нимуэ.
– Это тайна, – с трудом выговорил я. Мерлин загоготал.
– Тайна!
Старик цитировал слова, которыми мы начинали наши собрания, часть ритуала, ведомого лишь посвященным, – по крайней мере, так мы полагали.
– У них есть яма, – объяснил Мерлин, обращаясь к Нимуэ, – закрытая железной решеткой. Несчастного быка забивают, они окунают копья в кровь, напиваются допьяна и полагают, будто совершили нечто значительное.
– Так я и думала, – сказала Нимуэ, потом улыбнулась. – Нет там ямы.
– Ах ты моя милая! – восхищенно вскричал Мерлин. – Моя милая! За работу.
И он быстро пошел прочь.
– Куда ты? – крикнул я вслед.
Он только помахал рукой и, кликнув моих копейщиков, устремился дальше. Я тем не менее двинулся следом. Мерлин не возражал. Мы прошли через туннель на улицу и мимо высоких домов направились к северо-западному бастиону. Здесь, у самой городской стены, располагался храм.
Я вслед за Мерлином вошел внутрь.
Здание было очень красивое: длинное, темное и узкое; высокий расписной потолок поддерживали два ряда по семь колонн. Храм явно служил складом: в боковом нефе громоздились тюки с шерстью и кипы выделанных кож. Тем не менее кто-то по-прежнему заходил сюда помолиться: в дальнем конце стояла большая статуя Митры, а рядом с колонной – изображения других богов, поменьше. Я решил, что в храм ходят потомки римских поселенцев, оставшихся после ухода легионов. Они не очень-то чтили отеческих богов: только перед тремя я увидел тростниковые светильники и скромное приношение из цветов и еды. Два бога были римские, искусно вырезанные из мрамора, третий – британский идол, гладкий фаллический камень с грубым подобием лица. Только его одного покрывала запекшаяся кровь. Перед статуей Митры лежал единственный дар – меч, оставленный Саграмором в благодарность за возвращение Маллы. День был солнечный, однако в храм свет попадал лишь через дыру в черепичной крыше. В святилище Митры должна царить темнота, ибо он родился в пещере, и мы поклонялись ему в пещерной тьме.
Мерлин простучал посохом в каменные плиты и выбрал одну перед самой статуей Митры.
– Сюда вы окунали копья, Дерфель? – спросил он.
Я шагнул в боковой неф, где лежали шкуры и мешки с шерстью.
– Нет, сюда. – Я указал на неглубокую яму, едва видимую за грудой добра.
– Не дури! – рявкнул Мерлин. – Ее явно устроили позже! Не думаешь же ты и впрямь защитить тайны своей жалкой религии?
Он снова постучал по полу перед статуей, отошел на два шага в сторону, постучал снова и, решив, что звук разный, снова ударил посохом о плиту у самых ног Митры.
– Копайте здесь! – приказал он моим воинам. Меня передернуло от такого святотатства.
– Ей не следует здесь быть, господин, – сказал я, указывая на Нимуэ.
– Еще слово, Дерфель, и я превращу тебя в колченогого ежа. Поднимайте камни! – крикнул Мерлин моим людям. – Работайте копьями как рычагами, болваны! Ну же! За работу!
Я сел рядом с британским идолом, закрыл глаза и стал молиться Митре, чтобы он простил мне святотатство, потом – чтобы с Кайнвин все было хорошо и ребенок в ее чреве возрастал благополучно. Я все еще молился за свое нерожденное дитя, когда дверь со скрипом отворилась и по камням застучали тяжелые подошвы. Я открыл глаза, повернул голову и увидел, что в храм вошел Кердик.