Враг народа
Шрифт:
— Районный комендант, майор Носов.
Китель был увешан медалями и орденами — Кутузова 2-й степени, Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени.
Познакомились. Оказалось — воевали в соседних дивизиях. Был четыре раза ранен.
Пришла «жена» — смазливая молодая женщина с усталыми темными глазами, в шелковом платье и русских сапогах на высоких каблуках. Глядя в сторону, подала бескостную руку и тут же ушла на кухню. Федор потом узнал, что она украинка, была вывезена немцами в Германию, при репатриации попала в сводный лагерь в Ошатце, где ПФК [3]
3
ПФК — Проверочно-Фильтровочная Комиссия.
Стали собирать на стол. Федор отказывался, но комендант был заметно рад новому человеку и не хотел отпускать. Чтобы развлечь Федора, завел радиолу. Пластинки были русские, десятка два эмигрантских — Лещенко и Вертинского.
— Только для своих, — заговорщицки сказал он Фёдору, имея ввиду мнение политотделов об этих певцах, как об упадочных и вредных.
«Ну, что ж, простимся, так и быть, Минута на пути, Я не могу тебя забыть, Прости меня, прости».Лицо Кати — пьющей птицы всплыло в памяти.
Вошла «жена» с тарелками на подносе. Она незаметно рассматривала Федора. «Освободили», — подумал он, — «сделали наложницей, потом выбросят «по приказу» на родину. Что ее там ждет, прошедшую военную Германию и постели «освободителей»?
Перевернул пластинку — тот же голос со слезами и горле:
«… Обо мне не грусти, мой друг, я озябшая, хмурая птица, Мой хозяин, жестокий шарманщик, меня заставляет плясать… Вынимая билетики счастья, я гляжу в несчастливые лица, И под вечные стоны шарманки мне мучительно хочется спать…» «И мне хочется спать, мучительно хочется спать»,Комендант в другой комнате звонил по телефону.
— Товарищ майор, я приказал съездить за ремнем и Ошатц, а пока давайте подкрепимся, — и он сделал широкий приглашающий жест:
— Так сказать, легкий завтрак!
Опять еда — горы мяса, закусок, приправ, опять водка, опять вино. Лишенные столько лет еды досыта, советские люди, попав в Германию, старались угощать, есть, поражать едой. Это дополнялось старинным русским гостеприимством. Так и у генерала, так и в Берлине, и у Марченко — повсюду.
Федору ни пить, ни есть не хотелось, но хозяин настаивал, обижался, так что «легкий завтрак» кончился пьянкой.
Время от времени появлялась «жена», убирала со стола и молча уходила. Когда Федор спросил ее, почему она не разделяет с ними компании, — покраснела, опустила руки и стала отказываться. Тогда комендант протянул ей стакан вина и приказал: «Пей», Она тихо сказала: «На здоровьечко» и выпила, так же стоя у стола. Потом собрала на поднос пустые тарелки и опять ушла в кухню.
Захмелевший хозяин, хвастаясь, рассказывал о своем «царствовании» в городке.
Волею
Жители, чье имущество, а порой и жизни зависели от воли коменданта, при одном появлении самодовольной фигуры представителя военной власти старались поскорее скрыться. Не дай Бог, если у какой-нибудь матери красавица дочь! Не дай Бог, если у кого в гараже остался автомобиль! «Непослушного» арестовывали и водворяли в подвал комендатуры, где он сидел, пока не соглашался с любым требованием коменданта. Жаловаться никому не приходило в голову.
Группы местных коммунистов, зависимых от комендантов, даже при явном беззаконии не решались «портить отношений» с властью. Федор угадывал будущее этих «царьков». Он знал, что в Москве готовились кадры для работы в Германии, что комендатуры по мелким городкам будут упразднены, комендантов ждала демобилизация и возвращение к себе в деревни или в провинциальные городки, где они, отвыкшие от труда, с новыми привычками к пьянству и безграничной власти, неминуемо должны были кончить тюрьмой и лагерем.
— Тебе что нужно — ты скажи, майор! Я все могу. Хочешь корову — пожалуйста! Хочешь бочку спирту — пожалуйста! Сахар, повидло — пожалуйста! Все равно немецкое — они у нас брали, теперь мы берем!
Разошедшегося коменданта прервало появление дежурного:
— Товарищ майор, надо бы сводки подписать.
Федору стало стыдно перед этим пожилым капитаном. Он извиняюще развел руками, показывая, что ничего не мог сделать.
— Извини, майор, надо сходить в комендатуру, сам знаешь — служба прежде всего! — Пошатываясь, стараясь держаться прямо, комендант удалился в сопровождении дежурного.
— Он часто у вас так? — спросил, чтобы что-нибудь сказать, у поправлявшей скатерть «жены» Федор.
— Кажного Божого дня, — со вздохом, покорно ответила та. Это Федор и без нее знал.
— А нельзя ли мне где-нибудь поспать у вас?
«Жена» как-то боком взглянула на Федора, и ему показалось, что она хотела проверить, не приглашение ли это мужчины ей, женщине. «Неужели она еще и спит с приезжими?»
— Я устал немного и хотел бы отдохнуть, — как мог мягче сказал он.
— Прошу, товарищ майор, до цыей кимнаты, — она провела Федора в комнату рядом, по-видимому, «кабинет» хозяина. Везде валялось оружие, фотоаппараты, части киноаппарата, какие-то картонки с бельем, куски материи, недошитые посылки. Здесь же стоял широкий диван. «Жена» принесла стеганое одеяло и подушку.
— Прошу, — но не уходила, и Федор опять подумал о коменданте: «Как он надоел ей».
— Вы хотите что-то мне сказать?
— Товарищ майор, вы из Берлина, чи вы не чули, що с нами буде? — быстро спросила она, прижимая руки к груди.
— Домой, наверное, отправят.
На глазах у женщины показались слезы.
— Хочь бы до дому, Боже ж мий! Уси кажуть, що пашпарты дадуть — але ничого не дають. Наши кажуть, що до Сибиру засылають… страх-то… от и сидю тут… Чи не можно там похлопотатысь? Може допоможете, товарищ майор, вик Богу за вас молитись буду, — и она молча заплакала.