Враг народа
Шрифт:
Федор дошел с обрубком сержанта к выходу с перрона. Остановились.
— Прощай, Митя. Прости меня…
— Бог простит, как говорили бабушки, товарищ майор, вы то при чем! — и, засмеявшись глазами, добавил: — А я, все же, пару червонцев у вас возьму и выпью за вас со своей Нюрочкой.
Федор, торопясь, достал из кармана гимнастерки смятую красную бумажку и сунул в протянутую руку.
Глава одиннадцатая
Соседка, пославшая телеграмму, оказалась седенькой старушкой. Увидев Федора,
— Господи, а я думала, Витя наш! Летчик был, под Сталинградом убили. Такой же большой, красивый.
А когда узнала, что Федор брат Сони:
— Голубчик вы мой, дьяволы они окаянные, такую девушку забрали! Она мухи не обидит, не то, что кого! Умница моя, только о покойнице и вспоминала да вас ждала. Что ж ей было родной матери голодной смертью дать помереть! Ну, работала для больной матери — что ж тут за контрреволюция? Па их, иродов, всю жизнь работаем — так это ничего!
В комнате Сони уже жила какая-то семья. Старушка занимала маленькую каморку — бывший чулан. Чтобы не стеснять ее, Федор по дороге в Управление НКВД забежал на вокзал и заказал койку в комнате для приезжих офицеров.
Был уже двенадцатый час, а Федор все ждал в приемной начальника Управления. Секретарь — прилизанный лейтенант с острыми ушами что-то писал.
Зазвонил телефон. Секретарь взял трубку:
— Приемная начальника Управления… Я вас слушаю, товарищ начальник… Нет, не был… Слушаюсь… Есть майор Панин по делу сестры Софии Паниной…
Есть… Есть… Слушаюсь… — ухмыляясь, медленно положил трубку и повернулся к Федору:
— Начальник Управления может принять вас только завтра — в тринадцать ноль-ноль.
Сдерживая злость, Федор поднялся и, не прощаясь, вышел из приемной. Сбежал по красной дорожке лестницы, но часовой у выхода не пропустил — пропуск был не подписан; пришлось подниматься к секретарю.
— Боевому офицеру нервничать не к лицу, — заметил тот, ставя на пропуск штемпель.
«У-у-у… тыловая крыса!» — сжал зубы Федор. Секретарь блеснул белесыми глазками и язвительно прибавил:
— До свидания, товарищ гвардии майор Панин.
Федор долго бродил по сожженному и разбитомугороду. Советские войска при отступлении взорвали центральную часть, бои завершили разрушение. Уцелели только окраины. Если в развалинах городов Германии было что-то трагическое и ужасное: стертый в кирпичный порошок Кюстрин, сожженные виллы Целлендорфа, разбитые дворцы Потсдама, джунги изуродованных труб заводов Мерзебурга, то развалины родного города были жалки и беспомощны.
Странными показались размеры улиц, площадей и уцелевших домов — будто уменьшились вдвое. На месте дома, где жил Федор раньше; лежал толстый слой кирпича.
Знакомых в городе Федор не нашел.
Кладбище за войну расширили до самой рощи. Федор, проваливаясь в снегу, едва разыскал среди занесенных могил некрашенный крест. «Мама…» — и внутренне растерялся, не почувствовав боли. Он даже попытался эту боль вызвать в себе, но ничего; кроме холода, пустынности кладбища
Стоял перед крестом долго, пока не заметил, что пошел снег и стало темнеть. Одинокий, с обнаженной головой, покрывшейся снегом, он еще раз обошел могилу, остановился, перечел надпись, надел шапку и пошел по снегу к дорожке, оглядываясь на крест.
Утром его разбудили заводские гудки. Он так давно не слышал их, что вначале не мог понять — не тревога ли?
Ровно в час Федор входил в кабинет майора госбезопасности Делягина. Крупный, с одутловатым большим лицом, Делягин мельком взглянул на Федора и продолжал писать.
— Здравствуйте, товарищ майор государственной безопасности, — поздоровался Федор, неловко выговаривая непривычное звание.
Делягин театрально удивился и, показывая рукой на стул, тонким, не идущим к его большому телу юлосом, сказал:
— Здравствуйте, здравствуйте, майор Панин. Салитесь, пожалуйста. Как доехали? Как Германия? Как воевали? — спрашивая, он рассматривал Федора и думал о чем-то другом. Долго смотрел на орденские и. ланки.
Федор сел. Делягин пожевал бледными губами и пдруг заговорил резко и зло:
— Я знаю, зачем вы приехали. Напрасно приехали. Наша сестра была связана с немецкой разведкой и работала против нас, и вас в том числе. Она созналась и будет приговорена к высылке.
Федор сжал зубы:
— И приехал, чтобы выяснить дело моей сестры, товарищ майор, — «государственной безопасности» решил не говорить. — Она моя сестра и не могла работать против меня. Она работала на консервной фабрике, чтобы кормить больную мать. Мать воспитала нас в ненависти к немцам (Федор врал, но так было нужно). Я кавалер пяти правительственных орденов — это вам доказательство, как воспитала нас мать. После смерти матери я остался у сестры единственным близким человеком — она не могла работать против меня!
Делягин нетерпеливо перебил:
— Мы знаем это лучше вашего, майор. Вы были «единственно близким человеком», говорите, а она путалась с немецкими офицерами.
Федор поднялся. Он так побледнел, что Делягин покосился на его пистолет.
— Вы не имеете права оскорблять мою сестру! я знаю свою сестру лучше, чем вы! Вы говорите вздор о ее работе у немцев! Если она работала в немецкой разведке, ее надо расстрелять, а вы говорите «высылка»! Если вы не дадите мне возможности выяснить это дело, я завтра же еду в Москву с жалобой самому товарищу Берия.
Делягин впился зрачками в переносицу Федору и, когда тот, задыхаясь, остановился, неожиданно тихо проговорил:
— Жалобу, говорите, товарищу Берия? Ну-ну, поезжайте…
— Я требую свидания со своей сестрой! Мое командование предоставило мне отпуск по семейным делам, и я хочу привести их в порядок.
— Ваше командование… А вы вспомните, что вы в Советском Союзе, а не в Германии и что партизанщина кончилась, товарищ гвардии майор Панин, — переходя на резкий, высокий голос, закричал Делягин: