Враг народа
Шрифт:
— Вы забываете, что говорите со старшим по чину! Кто вам здесь дал право требовать? Свидания с подследственными не разрешаются, — потом пожевал губами, помолчал, и опять тихо, будто примирительно:
— И сейчас проверю дело вашей сестры, а вы подождите в приемной.
Не желая сидеть в обществе остроухого лейтенанта, Федор прошел в коридор. В темном коридоре время от времени открывались двери и мимо пробегали люди в форме с папками и бумагами. Федор принялся ходить по коридору. Прошло минут десять, никто его не вызывал. «Сволочь!» подумал о
Мимо пробежал какой-то худой, сутулый офицер. Фигура показалась Федору знакомой. Офицер тоже остановился и оглянулся.
— Панин! Здорово!
— Семушкин…
Федор обрадовался знакомому человеку в этом чужом и враждебном доме. Они вместе кончили школу. С тех пор не виделись.
— Да ты майор! В орденах! Поздравляю!
— А ты здесь? Давно?
— Да почти с тех пор. Ты зачем здесь?
— Да… жду вот…
— Пошли ко мне.
Семушкина Федор помнил, как посредственного ученика, но активного общественника и комсомольца.
Кабинет был небольшой и неряшливый.
— Старшим следователем в лейтенантах всю войну отбухал. Только «Красную Звезду» получил. Вам на фронте — лафа. Ну, рассказывай, какими судьбами?
Федор рассказал о Соне. Федор только сейчас разглядел его лицо с синяками под глазами — лицо спящего днем.
Когда Федор рассказал о Делягине, Семушкин как-то странно поглядел на него и свистнул. Встал, прошелся и, подойдя к Федору, взял его за орденскую планку.
— Вот что, Панин. В знак прошлой юности… Я сейчас схожу кой-куда, а ты сиди здесь и не выходи. Понял?
Федор остался один, не понимая, что хотел этим сказать Семушкин.
Минут через пять тот вернулся и молча сел напротив:
— Вот что, Панин, — дело твое — дрянь. Сестра попала под директиву 109 — ее отправят в Среднюю Азию, в лагерь, и никто ей теперь не поможет, будь она святая. Понял? Твоё дело того хуже: разве можно связываться с майором — съест и косточек не останется! Ты ему пригрозил жалобой — сестру это, конечно, не спасет, но Москва может майора ругнуть — не умеешь, мол, работать без скандала. Понял? И он тебя из своих рук не выпустит. Понял?
Чем больше говорил Семушкин, тем меньше понимал Федор.
— Я видел ордер на твой арест!
Федор даже привстал со стула.
— Но, ведь…
— Ты брось дон-кихотствовать, это тебе не десятилетка! Арестуют, а там Делягин найдет под какую статью тебя подвести, — опыт у него еще с 37-го богатый. Понял?
— Ничего не понял.
— Короче: мотай, Панин. Через полчаса будет поздно. До тех пор, пока не выедешь за пределы области, помни, что ты в делягинских руках. Мотай немедленно. Как — это ты сам думай. Для сестры оставь у старухи денег: на еду и передачу с теплым барахлом, — я зайду и научу ее, как это сделать. Понял? А ты — мотай и никуда, а прямо в Берлин. Там — своя власть, там кто и заступится за тебя. А здесь — никто: раз НКВД — никто не заступится.
Понял? Через полгода можешь начать
Федор наконец понял, — Соня будет отправлена в лагерь. Мелькнуло — пойти и застрелить Делягина. Но Соне это не поможет. Надо устроить передачи и потом хлопотать.
Семушкин выглянул в коридор и дал знак выходить.
Федор пожал ему руку и вышел. Часовой взял пропуск, мельком взглянул на штамп и наколол на гвоздь.
Прибежав к старушке, Федор отдал ей чемодан с подарками для Сони, деньги, себе оставил только на дорогу и одно пальто, которое решил продать в Москве, чтоб было на что хлопотать.
— Постарайтесь передать Соне, что я начну хлопотать и добьюсь ее возвращения. Как приедет в лагерь, пуст даст знать на ваш адрес. Мой — вы знаете. Я тоже буду писать на ваш. Пальто и теплое белье передайте ей, остальное продайте и купите валенки, теплых чулок и побольше еды. Зайдет один товарищ, он вам расскажет, как передать. Спасибо вам за все. — Я должен бежать. Никому не говорите обо мне. Пишите подробнее.
На попутной машине Федор добрался до соседнего города и сел в поезд.
Глава двенадцатая
Федор позвонил. За дверью послышались шаги. Первое, что он увидел, были заплаканные глаза Инги.
— Вас ист лос мит инен?
Девушка отвернулась и вдруг заплакала.
Федор стоял, растерянно глядя на неё. Плач становился громче. Федор взял девушку за плечи:
— Что случилось с вами?
— Майне мутти… майне мутти… — только и смогла сказать она.
— Где ваша мама?
Девушка закрыла руками лицо и побежала в столовую. Сбросив шинель, Федор пошел за ней, стараясь понять, что все это могло значить.
Инга сидела в кресле, уткнувшись лицом в спинку. Только сейчас Федор заметил креп на ее рукаве.
— Господи, и здесь тоже! — по-русски сказал он и, подвинув стул, сел рядом.
Жалость к ней, к себе, к Соне смешалась в нем. Он взял ее руку.
Не отнимая руки, не вытирая слез, девушка взглянула на него:
— Ваша сестра выздоровела?
— Нет, она заболела надолго… — ее арестовали… И, может быть, я ее никогда не увижу.
Инга с испугом посмотрела на его голову.
— Да, арестовали за то, что работала при немцах и разговаривала с ними. Ну, вот так, если бы сейчас советские войска ушли, и вас арестовали бы за работу здесь.
— Это невозможно…
— Там все возможно… Все.
Он вдруг почувствовал, как он устал: и с Делягиным, и за три недели в Москве в беготне по защитникам, и от бесполезности хлопот, — когда в стране очередная чистка, никто не берется защищать попавших под удар — бесполезно.