«Врата блаженства»
Шрифт:
Ханша была столь умна и деятельна, что Менгли-Гирей предпочел переложить на ее плечи многие из собственных дел. Нур-Султан куда лучше хана умела договариваться с правителями других стран, особенно с теми, от кого Крымское ханство поневоле тогда зависело, – со Стамбулом и Москвой. Менгли-Гирей передоверил дипломатическую переписку ханше. Из Москвы и Казани в Бахчисарай везли соболей, ловчих птиц, клыки невиданных северных зверей, которые столь ценили костерезы. Обратно следовал жемчуг, иноходцы, красивое оружие… Потом часть мехов отправлялась в гарем Топкапы, а птицы султану…
Пришло время, и ханша заметила
Во-первых, Селим не старший и не любимый сын султана Баязида, стать следующим султаном он мог едва ли. Во-вторых, принц был в опале, ему пришлось бежать от гнева отца в Крым, и возвращение грозило смертью. В-третьих, сам Селим не обладал тихим и даже сносным нравом, становиться его женой само по себе значило навлекать на свою голову трудности.
Но выбора у Хафсы просто не было, а Нур-Султан спокойно обещала, что султан Баязид Селима простит, а со временем сам Селим станет султаном вопреки любым доводам здравого смысла.
Хафсе казалось другое – Нур-Султан просто решала свои вопросы, используя ее, к тому же четырнадцатилетняя красавица приглянулась младшему сыну Нур-Султан Абдул-Латифу. Нур-Султан, мечтавшая о совсем другом браке для сына, предпочла отдать ее Селиму.
Но слово свое Нур-Султан сдержала, Хафса не знала всех тайных путей, по которым двигалось золото и дорогие подарки из Бахчисарая в Стамбул, но Селим стал султаном, а дочь Менгли-Гирея главной женщиной империи.
Еще об одной помощи Нур-Султан лично себе и об их последней встрече в Трапезунде Хафса никогда не вспоминала даже наедине с собой, чтобы не проговориться. Только Самира знала эту тайну, но на эту помощницу Хафса могла положиться, как на саму себя, Самира скорее позволила бы отрезать себе язык, чем проболтаться. Более четверти века молчания не вычеркнули из памяти прошедшее, но спрятали его так глубоко, что оно больше не тревожило Хафсу.
Самира догадывалась, почему так ревниво относится госпожа к Хуррем. Слишком та похожа на Нур-Султан. Нет, не внешне, хотя и это было, ведь Хуррем так же мала ростом и тоже щуплая, но главное – какая-то внутренняя сила и необычный ум. У самой Хафсы ум иной, она скорее хитра, Хафсу не тянуло к наукам, хотя образование получено прекрасное, Менгли-Гирей сумел развить своих детей. Валиде предпочитала править гаремом и не всегда понимала Нур-Султан, для которой мир дворца был слишком мал.
Хафса признавала мир за пределами дворца и интересовалась им, но не всем же! Она всегда сознавала, что не смогла бы так, как Нур-Султан, переписываться с правителями других стран, спокойно разъезжать по чужим землям, она даже на хадж никогда не решилась бы. А вот Нур-Султан решилась.
И теперь Хафса чувствовала, что вот эта зеленоглазая худышка тоже решилась бы. Именно Хуррем могла бы стать настоящей ученицей Нур-Султан. Кстати, дочь самой Нур-Султан принцесса Гаухаршад уже была соправительницей в Казанском царстве.
– Нет уж, только после моей смерти!
Хафса и сама не могла объяснить, почему вдруг родился такой протест. Самира осторожно заглянула в лицо госпожи:
– Что после вашей смерти?!
– Она получит Сулеймана только после моей смерти.
– Вах! О чем вы думаете?! Какой Сулейман? Ну, стала Хуррем кадиной, так ведь не первой и не матерью наследника.
Хафса дала себя убедить, что ничего особенного даже в том, что Повелитель назвал Хуррем Хасеки, нет, сегодня она Хасеки, завтра другая, это же не официальный брак. Но в глубине души прекрасно понимала, что в ожиданиях права – восхождение Хуррем к вершинам власти, причем власти большей, чем есть у нее самой, только начинается.
Самира уже старательно подоткнула одеяло под бока госпожи, тихонько устроилась в углу и принялась сопеть, делая вид, что спит, потом действительно заснула, а Хафсу все мучили все те же мысли.
Она очень долго шла к своему положению главной женщины империи, сначала дрожала от страха за свою судьбу и судьбу детей в Трапезунде, потом за сына в Манисе, потом за него же, но уже правя гаремом в Стамбуле. И вот она год как валиде-султан. Всего год или целый год? Неважно, главное, что на эту власть покушается зеленоглазая девчонка с крупной грудью и непонятной тягой к мужским знаниям.
На какую власть, ведь валиде была и есть главная женщина для султана, Сулейман чтит обычаи, для него мать важнее всех жен, вместе взятых. К тому же на власть в гареме Хуррем явно не претендовала, даже родив сына, она не зазнавалась, а наоборот, еще больше от всех отдалилась. Отпусти, так вовсе переселится в Старый дворец, только чтобы со своим сыном.
Неужели глупая не понимает, сколь непрочно положение наложницы, даже родившей ребенка? К тому же Мехмед очень слаб, долго не проживет.
Тогда почему же так боится власти этой зеленоглазой Хафса? И какой власти, если у Хуррем нет никакой, разве что над своими служанками?
Хафса честно призналась сама себе: власти над сердцем Сулеймана. Зеленоглазой худышке безраздельно принадлежит та часть души султана, которая неподвластна никому другому, среди всех красавиц гарема, даже если их станет в сто раз больше, Сулейман все равно выберет эту, не самую красивую. Хафса понимала, что может уничтожить эту женщину, приказать отравить, обвинить в измене, в чем угодно, но ни вытеснить ее из души Повелителя, ни заменить не может.
Как любая мать, Хафса не желала влияния на своего сына другой женщины, тем более когда сын султан, Повелитель огромной империи. Как всякой матери, тем более сделавшей для своего сына очень много, она не желала делить его успех с кем-то, желала быть единовластной хозяйкой сыновнего сердца. Одно дело властвовать на ложе, Сулейман сильный мужчина, ему нужны женщины, должны рождаться внуки, но совсем иное власть над разумом и волей султана.
С властью другой женщины над телом Сулеймана Хафса согласна не только мириться, но и принимала ее, а вот власть над душой и мыслями, если таковые не о страстных объятиях, признавать не желала.