«Врата блаженства»
Шрифт:
Валиде ломала голову над тем, как напомнить о втором внуке самой, но сделать этого не успела, вошедший кизляр-ага привычно склонил голову:
– Повелитель, вы приказали… Она пришла…
Не нужно было объяснять, о ком говорит кизляр-ага. Сулейман повернулся к двери, так блестя глазами, что Хафса поняла: все ее надежды, что сын забыл Хуррем, беспочвенны. Не просто не забыл, именно ее он позвал, при том, что мать пришла сама!
Роксолана тоже ждала, но иначе, она сидела, сжавшись в комок, прислушиваясь к каждому звуку, каждому шагу по коридору. Но Сулейман уже второй
– Успокойтесь, госпожа. – Гюль присела перед Роксоланой, протягивая той какой-то напиток.
– Гюль, а он не болен?
Служанка, привыкшая, что все вопросы Хуррем только о Мехмеде и его здоровье, покачала головой:
– Госпожа, все, как вчера. Сегодня мы уже носили ваше молоко принцу, он попил, сколько смог.
– Я о Повелителе…
– Не… не знаю…
Подошла Фатима:
– Госпожа, Повелитель здоров, кизляр-ага сказал, что он просто скорбит по умершим сыновьям.
Роксолана закивала в ответ сокрушенно, какая же она жестокая, конечно, Повелитель вспоминает умерших сыновей, ему не до нее. Но ведь она не одна, у него есть и Мехмед.
– А Мустафу он звал к себе?
Не хотелось добавлять: с Махидевран.
Фатима все поняла сама:
– Нет, даже валиде пока не звал.
Хорошо все-таки иметь в приятелях кизляр-агу. Пусть не совсем в приятелях, но иногда снисходящего к просьбам и вопросам Фатимы.
– Госпожа, лучше подумайте, как вы предстанете перед Повелителем, когда он позовет вас. Нужно подготовиться.
– До вечера далеко, сейчас только утро…
– Но на вашем лице следы беспокойства и слез, ваши волосы нужно расчесать…
Уговаривая Хуррем, Фатима с помощью Гюль принялась расчесывать ее длинные рыжеватые волосы, а Зейнаб протерла принесенным из своей комнаты раствором ей лицо и руки…
Но закончить процедуру они не успели, в коридоре послышались шаги. И объяснять не нужно, чьи, такая семенящая походка только у кизляр-аги, сопровождавшие его евнухи уже приноровились ходить так же.
Так и есть, в открывшуюся дверь вошел кизляр-ага и остановился, смиренно сложив руки на животе. Он мог бы ничего больше не говорить, послушная поза кизляр-аги лучше слов говорила о том, что султан вспомнил о Хуррем и желает ее видеть. Фатима улыбнулась: не зря они принялись готовить Хуррем к вечернему походу в спальню Повелителя.
Но кизляр-ага сказал иное:
– Госпожа… Повелитель ждет вас…
– Сейчас?! – в один голос уточнили Фатима и Гюль.
– Да, сейчас. Он просил прийти как есть…
– Да-да, конечно, – засуетилась Роксолана, поправляя одежду. Кизляр-ага смотрел насмешливо. Не ожидала, но так даже лучше.
Роксолана еще не успела дойти до покоев султана в гареме, а добрая половина гарема уже знала, что Повелитель потребовал ее к себе.
Махидевран, которой новость принесла вездесущая служанка Амина, имя которой – «Правдивая» – совершенно не соответствовало ее лживой, верткой натуре, даже костяшками пальцев защелкала от злости. Вместо того чтобы позвать валиде или единственного оставшегося в живых сына (Махидевран упорно не желала признавать таковым Мехмеда), Повелитель снова вспомнил проклятую наложницу.
Она даже встала, чтобы отправиться к султану без его зова. Не сможет же он выгнать любимого сына. Но в последнюю минуту опомнилась:
Махидевран не решилась, но доброты в ее отношении к Хуррем и маленькому Мехмеду у баш-кадины не добавилось. Плохо, когда много женщин борются за внимание и любовь одного мужчины…
Роксолана шла в покои султана так быстро, что кизляр-ага едва поспевал следом. Ему тоже не очень нравилось, что Повелитель первой позвал эту худышку, ведь даже валиде пришла сама…
У двери у Хуррем хватило ума остановиться и пропустить вперед кизляр-агу. Тот привычно доложил о приходе вызванной наложницы, вернее, теперь кадины. Сулейман кивнул:
– Пусть войдет.
Роксолана вошла и тихо встала почти у двери. Сулейман вглядывался в любимое лицо, стараясь уловить произошедшие за время его отсутствия изменения. Она стала матерью, многие женщины дурнели из-за беременности…
Нет, Роксолана относилась к тому счастливому исключению, у кого ни единый волос, ни единый зуб не выпал, напротив, она расцвела от материнства, и только тревожная складка между бровями чуть портила ставшее еще красивей лицо. И без того крупная грудь стала еще больше, налившись молоком, а вот тонкая талия не расплылась, молочная белизна кожи не испорчена ни одним пятнышком, бедра не стали неохватными…
Довольный Сулейман усмехнулся:
– За сына проси что хочешь, все исполню!
Валиде в ответ на такие слова султана к Хуррем только глазами сверкнула. За какого-то щенка, который и грудь-то не берет, чем жив до сих пор, непонятно, султан обещает выполнить любое желание. Не многовато ли? Мальчишка родился здоровеньким, но с тех пор все плачет и плачет, временами криком заходится. Все считали, что не жилец.
А Сулейман с тревогой и некоторым раздражением всматривался в лицо Хуррем. Мысли женщины словно витали где-то, она здесь и где-то еще. Встрече рада, глаза заблестели, но в них тревога. Хотелось спросить, но присутствие валиде сдерживало султана.
В ответ на щедрое обещание выполнить любую просьбу Хуррем вскинула глаза:
– Позвольте мне самой кормить ребенка!
– Что?!
– Позвольте мне самой кормить вашего сына, Повелитель.
Хафса не выдержала, фыркнула:
– Он и грудь не берет!
– Чужую не берет, мою возьмет! – Хуррем словно торопилась, чтобы не остановили.
Сулейман замер, не зная, как быть. Султану решать вопросы кормления младенца, даже если это его собственный сын? Такого в гареме не бывало. А валиде на что?
– Но… у всех детей кормилицы…
– Повелитель, ваш сын умрет от голода… Вы обещали…
Глаза Хуррем умоляли, Сулейман чуть раздраженно дернул губой, кивнул в сторону:
– Пусть принесут ребенка.
Не сомневался, что выполнят бегом. Сулеймана сейчас интересовало не выполнение приказа, а то, как вела себя Хуррем. Она лишь благодарно улыбнулась ему и повернулась к двери. Он, Тень Аллаха на земле, Повелитель огромной империи, в руках которого были жизни всех окружающих, в том числе и ее собственная, почти перестал для нее существовать! Хуррем впилась глазами в дверь, превратилась в сплошное ожидание, смотрела туда, откуда должны принести ее дитя.