Врата исхода нашего (девять страниц истории)
Шрифт:
Униженные — унижают сами.
Оскорбленные — оскорбляют.
Претерпевшие издевательства — издеваются вдесятеро над беззащитными.
И вот они уже уходят наверх, за толстое, звуконепроницаемое стекло, и высматривают тех, внизу, и что-то говорят, и жестикулируют отчаянно, но преграда легла между ними, преграда неодолима, и тем уже не услышать этих, и этим тех не понять.
Не люди — тени. Призраки. Силуэты за толстым стеклом.
И Харон-перевозчик уже объявляет по радио посадку на самолет…
Громко. Отчетливо. Равнодушно-механически.
На
6
Трещина пролегла посреди евреев.
Глубокая, извилистая трещина, как при мощном землетрясении.
Трагедии в семьях.
Мать и сын. Муж и жена. Дед и внук. Любые варианты с проклятиями, слезами, угрозами, жалобами, обвинениями, драками, доносами и инфарктами. Молодой оказывается мудрее старого. Старый — смелее молодого. Любые варианты, густо замешанные на подозрениях, непониманиях, страхе остающихся.
Трещина идет через семьи. Трещина идет через наши сердца.
Мы страдаем и уезжаем. Они страдают и остаются. Мы не убеждаем их. Они не убеждают нас.
Неестественно созданные обстоятельства. Неестественно сложившиеся отношения.
А все из-за чего?
Если бы мы могли подойти к кассе и купить спокойно билет! Просто подойти и просто купить. И уехать. И приехать обратно, в гости. Или позвать их к себе. В любое время. Когда захотел. Ах, как это странно! Как нелепо! Только вдумайтесь: считанные часы полета — и годами неодолимая пропасть! Стоило ли после этого родиться в двадцатом веке? Стоило изобретать самолеты?..
Все упирается в «Шереметьево». В открытое, радушное, круглосуточное и бесперебойное «Шереметьево».
А пока этого нет, трещина пролегла посреди евреев. И самая последняя, самая болезненная — через аэропорт «Шереметьево».
Стонут — в «Шереметьево»…
Проклинают — в «Шереметьево»…
Падают в обморок — тоже в «Шереметьево»…
А ведь есть еще Чоп, Брест, Унгены — пограничные железнодорожные станции.
7
Матовые стекла квадратами.
Окантовка белого металла.
Это стена — высотой под три метра.
За стеной — невидимая нам лестница.
Над стеной — балкончик.
Улетающие — после таможенного досмотра — поднимаются по лестнице и выходят на балкончик, чтобы с него уйти уже навсегда, за толстое стекло.
В этот момент мы их видим.
В этот момент мы их слышим.
В этот момент прощаемся…
На балкончике стоять не разрешается!
С балкончика гонят.
Пять секунд — и все…
Запомните это место.
Включите в каталоги для туристов.
Исторический памятник.
Охраняется государством.
Повторяем:
Матовые стекла квадратами.
Окантовка белого стекла.
Стена плача.
Вторая половина двадцатого века.
Москва.
Аэропорт «Шереметьево»…
8
Но
Вот увидите, мы дождемся!
Не мы — дети наши.
В «Шереметьево», в международном аэропорту, на самом видном месте будет стоять памятник «Взлетающий еврей».
Поверьте! Я верю в это…
Памятник еврею, который лбом своим, горбом своим, неврозами и сердечно-сосудистой недостаточностью открыл из России окно в Европу. Не Петр Первый, — причем тут Петр? — а именно этот тихий и незаметный, упрямый и настырный еврей. Приучил, сделал обыденным, заставил привыкнуть к мысли, что недостаточно иметь в доме окно. Это окно должно еще открываться.
На правах инициатора предлагаю свой вариант памятника.
Пусть скульптор изобразит его в момент отрыва от взлетной полосы. Он уже в воздухе, уже в полете, в трудном состоянии набора высоты, и только кончики пальцев одной ноги еще касаются бетонной плиты. В руках у еврея тяжеленные чемоданы, на плечах — дети, за спиной развевается по ветру жена, уцепившаяся за его пиджак, на ногах повисли два милиционера. Глаза у еврея шальные, лоб потный, улыбка блуждающая, волосы в беспорядке, галстук сбит на сторону. Вот и все. И еще постамент. Непременно низкий. А на нем — букетик ромашек.
На самом видном месте.
В аэропорту «Шереметьево»…
9
Но вот уже запущены моторы. Розданы леденцы и гигиенические пакеты. Самолет выруливает на взлетную полосу. «Не курить! Пристегнуть ремни!» И вот он уже разбегается… Миг, краткий миг перед отрывом… Что же мы скажем на прощание? Чем отблагодарим землю, приютившую нас? Скажем так:
— Страна, из которой можно уехать, это страна, в которой можно жить.
Мы уезжаем — это и есть наша благодарность. Мы уезжаем — это и есть наш вклад.
Мы уезжаем — большего мы не в силах для тебя сделать, наша первая родина.
Смейтесь сегодня и злобствуйте, издевайтесь и проклинайте — это мы, мы приоткрыли ваше окно!
Зрячим — не увидеть.
Мудрецам — не понять.
Время разберется во всем.
Прощай» аэропорт «Шереметьево»!..
Послесловие
Начиная эту работу, я уже томился неподъемностью задачи.
Закончив ее, угнетен невысказанностью…
Эта книга писалась в Москве. Потом — в Иерусалиме.
Я сознательно не исправлял то, прежнее, московское: таким я был тогда, так думал и чувствовал, — таким мне и оставаться на страницах книги.
Я сознательно не писал о том, чего не знал, не видел, не потрогал, — и потому тут нет многого, в этой книге, тут только девять страниц истории. Другие напишут про остальное.
Я опросил многих и многих: что они увидели, что прочувствовали и запомнили на наших общих путях выезда из России, — им всем, неназванным, моя благодарность.
И еще одно…