Врата Мертвого Дома

Эриксон Стивен

— Некоторые врата никогда не следует отпирать, — заметил Геборик, беззаботно проходя мимо мага. Он уверенно подошёл к Фелисин, остановился и улыбнулся, склонив голову набок. — Её дочь избрала Тропу Одиночников, тяжкое странствие. Она была в этом не одинока, эта кривая дорожка считалась хорошей альтернативой Восхождению. Говорили, что она… ближе к земле. И более древняя, а старину высоко ценили в последние дни Первой Империи. — Бывший жрец замолчал, внезапно его лицо скривилось от горя. — Можно понять Старейшин тех дней, они стремились облегчить дорогу своим детям.

Хотели сотворить новый извод старой, опасной Тропы — ибо она истёрлась, раскрошилась, стала злокачественной. Слишком много юных чад Империи сбились с пути — и плевать на войны на западе…

Кальп положил руку на плечо Геборику. Лёгкое прикосновение словно перекрыло кран. Бывший жрец поднёс к лицу призрачную руку и вздохнул.

— Слишком легко сбиться с пути…

— Нам нужна вода, — сказал маг. — Есть в её памяти такое знание?

— Это был город ручьёв, фонтанов, бань и каналов.

— Теперь в них, наверное, только песок, — проговорила Фелисин.

— А может, и нет, — заметил Кальп, поглядывая по сторонам покрасневшими глазами. Нос он сломал сильно, опухоль разорвала пересохшую кожу по обеим сторонам от переносицы. — Этот зал только недавно осушился — чувствуешь, как до сих пор дрожит воздух?

Фелисин посмотрела на женщину у своих ног.

— Значит, когда-то она была настоящей. Живой.

— Да, все они были плотью.

— Алхимические эликсиры замедляли старение, — проговорил Геборик. — Шесть, семь столетий для каждого горожанина. Ритуал лишил их жизни, но эликсиры были сильны…

— А затем город залила вода, — добавил Кальп. — Богатая минералами.

— И обратила в камень не только кости, но и плоть. — Геборик поёжился. — Потоп был рождён другими событиями — бессмертные хранители уже пришли и ушли.

— Какие бессмертные хранители, старик?

— Может, и остался ещё родник, — пробормотал бывший жрец. — Неподалёку.

— Веди же, слепец, — сказала Фелисин.

— У меня ещё есть вопросы, — заявил Кальп.

Геборик улыбнулся.

— Позже. Наш путь к воде сам по себе многое объяснит.

Минерализованные обитатели зала все до одного были пожилыми, количество их исчислялось сотнями. Постигшая их смерть, похоже, была мирной, и это слегка тревожило Фелисин. Не всякий конец — пытка. Худу плевать на средства. Так, во всяком случае, говорят жрецы. Но самый обильный урожай ему приносят войны, болезни и голод. Бессчётные столетия избавления наверняка оставили след на Верховном короле Смерти. Буйные толпы осаждают его Врата, и в этом есть свой вкус. А тихий геноцид звучит совсем по-другому.

Она чувствовала, что Худ сейчас с ней, в эти часы — и с самого возвращения в этот мир. Фелисин уже начала думать о нём как о возлюбленном, хватка которого на её сердце была вечной и до странности успокаивающей.

А теперь я боюсь только Геборика и Кальпа. Говорят, боги боятся смертных больше, чем друг друга. Не в этом ли источник моего страха? Может, я уловила отзвук Худа в себе? Богу смерти наверняка

снятся кровавые реки. Может, я принадлежала ему всё это время.

Тогда — я благословенна.

Геборик вдруг обернулся, словно хотел посмотреть на неё обожжёнными солнцем, опухшими, плотно закрытыми глазами.

Теперь ты можешь читать мои мысли, старик?

Широкий рот Геборика дрогнул в кривой ухмылке. Затем он отвернулся и пошёл дальше.

На другом конце зала их ждала арка, под которой начинался тоннель с низким сводом. Древние потоки воды отполировали и разгладили камень по обе стороны. Кальп поддерживал колдовской, лишённый источника свет, чтобы спотыкающимся путникам было видно, куда идти.

Ковыляем, точно ожившие трупы, проклятые на странствие без конца. Фелисин улыбнулась. Избранники Худа.

Тоннель оказался бывшей улицей, узкой и кривой, мостовая на ней просела и вздыбилась. Под мутным сводом из спрессованного стекла — невысокие жилые дома. Вдоль всех стен шли узкие полосы подобного материала, будто отмечали уровни воды или слои песка, который прежде заполнял здесь всё пространство.

На улице тоже лежали тела, но в их судорожных, искривлённых позах уже не было ни капли умиротворения. Геборик остановился, склонил голову набок.

— А вот и совершенно другие воспоминания.

Кальп присел рядом с одной из фигур.

— Одиночник, умер в момент превращения. Во что-то… рептильное.

— Одиночники и д’иверсы, — проговорил бывший жрец. — Ритуал высвободил силу, и она потекла во все стороны. Словно мор, оборотничество заразило тысячи людей — не желавших того, без всякого посвящения… Многие обезумели. Смерть шагала по городу, по каждой улице, была в каждом доме. Оборотни разрывали на куски своих родных. — Он встряхнулся. — Всё заняло лишь несколько часов, — прошептал старик.

Кальп не сводил глаз с другой фигуры, едва заметной под грудой окаменевших трупов.

— Да тут не только д’иверсы и одиночники.

Геборик вздохнул.

— Да.

Фелисин подошла к телу, которое привлекло такое живое внимание мага. Она увидела крепкие конечности орехово-коричневого цвета — руку и ногу. Только они и остались прикреплёнными к торсу. Тело расчленили. Сухая кожа прикрывала толстые кости. Я уже видела такие. На «Силанде». Это т’лан имасс.

— Вот и твои бессмертные хранители, — пробормотал Кальп.

— Верно.

— Они понесли потери.

— О да, — согласился Геборик. — Ужасные потери. Существует связь между т’лан имассами и д’иверсами с одиночниками, таинственное родство, о котором и не подозревали жители этого города, — хоть они и присвоили себе гордый титул Первой Империи. Т’лан имассов бы разозлило — если бы эти создания могли чувствовать злость — то, что люди так нагло присвоили честь и звание, которые по праву принадлежали имассам. Но сюда их привели ритуал и необходимость навести порядок.