Врата Птолемея
Шрифт:
Мэндрейк прокашлялся.
— Я тут ехал мимо, увидел вас, и… Ну, столько времени прошло…
Она медленно кивнула.
— Да.
— И я подумал, что, может быть… Ну, как вы поживаете, госпожа Лютьенс? Как у вас дела?
— У меня все хорошо, — ответила она и спросила, как-то резко: — Есть ли у вас имя, которым вас можно называть?
Он поправил манжету, еле заметно улыбнулся.
— Теперь моё имя Джон Мэндрейк. Вы обо мне, возможно, слышали.
Она снова кивнула. На её лице ничего не отразилось.
— Да. Разумеется. Значит, вы…
— Да. Я теперь министр информации. Уже два года как. Для всех это был изрядный сюрприз, я ведь ещё довольно молод. Но мистер Деверокс все же рискнул назначить меня на этот пост, и вот, — он слегка пожал плечами, — я министр.
Он рассчитывал, что это вызовет несколько более бурную реакцию, чем ещё один короткий кивок, однако госпожа Лютьенс оставалась внешне невозмутима. Мэндрейк добавил слегка недовольно:
— Я думал, вам будет приятно видеть, как далеко я пошёл, после того… после того как мы виделись в последний раз. Тогда все очень… неловко вышло.
Он уже понимал, что говорит не то и не так. И с чего он завел разговор о своей должности, вместо того чтобы прямо выложить ей то, что у него на душе? Возможно, она потому держится так сухо и отстраненно? Он попытался начать заново:
— Я хотел сказать, что я вам благодарен. Я и тогда был вам признателен, и теперь остаюсь благодарен.
Она нахмурилась, покачала головой.
— Благодарны? За что? Я же ничего для вас не сделала.
— Помните, когда Лавлейс на меня набросился. Он меня избил, а вы пытались его остановить. Я так и не успел сказать…
— Ну да, как вы и сказали, очень неловко вышло. Но это все действительно было очень давно. — Она отбросила прядь волос со лба. — Так вы теперь министр информации? Значит, все эти листовки, которые раздают на остановках, — ваших рук дело?
— Да, это все я, — скромно улыбнулся он.
— Листовки, где рассказывается, какую замечательную войну мы ведем, и что только лучшие юноши идут в армию, и что долг настоящего мужчины — отправиться в Америку и сражаться за свободу и безопасность? Где говорится, что смерть — не слишком высокая плата за то, чтобы империя уцелела?
— Это немного чересчур сжато, но в целом — да, к этому все и сводится.
— Ну-ну. Да, вы и в самом деле далеко пошли, мистер Мэндрейк.
Она смотрела на него почти печально.
Было холодно. Волшебник сунул руки в карманы брюк и окинул взглядом пустынную улицу, ища, что бы сказать.
— Думаю, вы нечасто встречаетесь со своими бывшими учениками, — сказал он. — Ну, в смысле, когда они уже взрослые. Нечасто видите, какими они стали…
— Да, — согласилась она. — Я имею дело с детьми. А не со взрослыми, которыми они становятся.
— Вот именно.
Он взглянул на её потрепанную сумку, вспомнил тусклое атласное нутро этой вещицы, с коробочками карандашей, мелков, перьев и китайских кисточек.
— Госпожа Лютьенс, вас устраивает ваша работа? — спросил он вдруг. — Я имею в виду, ваш заработок, ваше положение в обществе и тому подобное. Я почему
— Говоря о «народе», вы, очевидно, имеете в виду простолюдинов? — уточнила она.
— Ну да, так мы называем их публично, — кивнул он. — Похоже, простолюдины предпочитают это слово. Разумеется, на самом деле это ничего не значит.
— Понятно, — сказала она очень сухо. — Вы знаете, нет. Большое спасибо, меня и так все устраивает. Наверняка ни один из ваших отделов не будет в восторге, если им подсунут такую старую простолюдинку, как я, и к тому же мне по-прежнему довольно-таки нравится моя работа. Но всё равно спасибо, что предложили.
Она приподняла рукав пальто и взглянула на часы.
Волшебник всплеснул руками.
— Вы торопитесь! — воскликнул он. — Послушайте, хотите, я вас подвезу? Мой шофер доставит вас куда угодно. Вам не придётся толкаться в автобусе или метро…
— Нет, благодарю вас. Вы очень добры. — Лицо у неё сделалось каменное.
— Ну, хорошо. Если вам так угодно…
Несмотря на холод, Мэндрейк вспотел и испытывал раздражение. Теперь он отчаянно жалел, что вышел из машины.
— Ладно, был очень рад вас повидать. Разумеется, я вынужден просить вас держать в строжайшей тайне то, что вам известно… Хотя, конечно, это само собой разумеется, — добавил он несколько неуклюже.
Тут госпожа Лютьенс взглянула на него так, что он внезапно перенесся на полжизни назад, в те дни, когда её негодование (а негодовала она редко) погружало его классную комнату в уныние и мрак. Мэндрейк невольно потупился.
— Уж не думаете ли вы, — ядовито поинтересовалась она, — что я брошусь рассказывать кому попало, что как-то раз видела вас, великого Джона Мэндрейка, нашего ненаглядного министра информации, висящим в воздухе кверху задницей? Что я слышала, как вы вопили от боли, когда жестокие люди избивали вас? Вы думаете, я стану об этом рассказывать? Вы действительно так думаете?
— Да нет, нет же! Я имел в виду моё имя…
— Ах, это! — Она сухо хмыкнула. — Возможно, вас это удивит, но у меня много других, более важных дел. Да-да, даже у меня, с моей дурацкой и несерьёзной работой, нет особого желания предавать детей, с которыми я когда-то работала, кем бы эти дети ни стали теперь. Вашего имени, мистер Мэндрейк, от меня никто не узнает. А теперь мне пора. Я на работу опаздываю.
Она повернулась и зашагала прочь. Мэндрейк закусил губу. Он испытывал гнев, смешанный с отчаянием.