Времена года
Шрифт:
– Варепарита, тебе пора домой.
Почему эта девочка до сих пор слоняется по коридору? Я слышу шаги мистера Веркоу, он уходит к себе в класс.
– Я, мисс Воронтозов... я... просто еще мою чашки.
– Большое спасибо. Это очень мило с твоей стороны.
Хорошо бы составить список дежурных, чтобы девочки по очереди кипятили чайник и мыли чашки. Это моя прямая обязанность. Только бы найти свободную минуту. Я беру пенал и иду домой под пальмами, из-за которых разгорелся спор. Мои мысли по-прежнему заняты двумя мужчинами в школе, даже когда мой взгляд уже упирается в громаду дома, где я живу. Дома, до отказа заполненного пустотой, заполненного прошлым, которое только и ждет моего появления. В ту же секунду мои глаза снова наполняются слезами, будто не
Но полноводные потоки моих слез всегда быстротечны: они доставляют мне слишком большое удовольствие. Когда я закрываю за собой калитку и вижу под окном Селаха цветник, где директор неизвестно почему, по какой-то неведомой причине, три года подряд сажает только желтые цветы, слез уже как не бывало. Я стою и упиваюсь красками, я пью кувшинами краски малюток фрезий, высоких нарциссов и жонкилий, рослого алтея у самой стены, бледно-лимонного, как обещает директор. Цветы быстро осушают слезы. Правда, сорняки тоже неплохо чувствуют себя в моем саду, как, впрочем, и в моем приготовительном классе. Чтобы еще раз с гордостью убедиться в собственном бессилии, я иду по высокой траве к голубому цветнику, который расположился у садовой ограды возле заднего крыльца, потом здороваюсь с красным цветником у стены дома и с оранжевым у самых ворот. Да, трава и сорняки действительно всюду чувствуют себя вполне хорошо. И пусть, меня это нисколько не беспокоит, пока речь не заходит о чертополохе. Чертополоха ждет кухонный нож. Я иду под деревьями к себе домой, чтобы приготовить священную чашку чая, «я вернулась», по бутонам гортензии и герани, приютившейся у ног живой изгороди, еще надо что-то мне рассказать, а потом меня задерживают настурции, обступившие цистерну с водой, и, когда я, едва передвигая ноги, вхожу к себе, мне уже трудно вспомнить, из-за чего я недавно так расстроилась, меня занимают совсем иные мысли: я думаю о директоре, о том, как живет этот женатый мужчина, у которого, к моему великому изумлению, хватает душевных сил, не говоря уже о времени, чтобы посадить цветы мне в утешение и подарить мне роскошный сад, чего я уж вовсе не заслужила.
– Я боюсь этих призраков, – говорит крохотка Рити. – Они нас всех съедят.
Дни бегут, бесцельно бегут один за другим...
Я строю планы, но это вернейший способ не достичь ничего. Всегда осуществляются какие-то иные, более глубокие, непостижимые для меня замыслы. Иногда я пытаюсь их разгадать в надежде, что смогу подчинить им свою волю, в надежде, что мне станет легче, если я буду заранее знать, в чем они состоят. Но мне это никогда не удается. Я узнаю руку провидения, только когда терплю очередную неудачу или когда вопреки моим расчетам случается что-то неожиданное, что-то необычайно радостное. Тогда я говорю себе: «Ну конечно! Конечно!» И мне хочется полностью довериться замыслам свыше, раз уж я не могу жить своим умом. Раз уж я не могу жить своим умом.
И все-таки я строю смутные планы. Я чувствую себя не такой беспомощной, когда расставляю какие-то вехи. Они образуют каркас моего просторного убежища, и, хотя мне редко удается достигнуть намеченной цели, я продолжаю их расставлять. Убедившись в бесплодности одних умозаключений, я перехожу к другим, и каждый раз, когда они оказываются несостоятельными, снова и снова убеждаюсь, что в моей жизни нет места случайностям; поэтому, как ни мучают меня воспоминания, я иногда поражаюсь их заурядности и понимаю, что сердечные привязанности не имеют ничего общего с предначертаниями свыше. Я будто глина в руках неведомой силы, того нечто, которое приказывает расцветать моим дельфиниумам, того властелина, чье присутствие с путающей определенностью ощущается в приготовительном классе, где он свободно разгуливает под сводом правил
Да, дни и ночи бегут, бегут; «бессвязная тусклая цепь случайностей». И все-таки лучше не заглядывать ему в глаза. Лучше не подходить слишком близко – только на такое расстояние, чтобы можно было хорошенько все обдумать. Когда в следующий раз пойду в церковь, хорошенько обдумаю все это во время проповеди... хорошенько все обдумаю во время проповеди. Да, обдумаю во время... и все-таки лучше не заглядывать ему в глаза.
– Что это за слово? – спрашивает Вайвини.
– Брат.
– Брат?
– Да. У тебя тоже есть родной брат, вон он.
– Он раньше не был мой родной брат.
– Что?
– Он раньше был двоюродный.
– Как же он стал родным, если раньше был двоюродным?
– Спроси у мамочки.
Варепарита не выходит у меня из головы; даже когда я лежу на ковре возле камина в своей гостиной, она мешает мне перейти рубеж, отделяющий жизнь школы от моей собственной. Я вижу, как она после занятий стоит на баскетбольной площадке, подняв вверх руки с мячом. Варепарита – мой самый сильный, самый быстрый игрок, поэтому я поставила ее в центре. Она сжимает мяч кончиками пальцев и ждет свистка. Какое великолепное зрелище! Как прекрасно ее сильное тело, ее лицо. Она может в одиночку выиграть любой матч.
Но с ней происходит что-то странное, мяч опускается. Я задерживаю дыхание, свисток молчит. Мяч опускается еще ниже и падает на землю. А потом мы все видим, как у Варепариты подгибаются ноги и она тоже падает на землю.
Я открываю глаза и смотрю в огонь. Правда, немного погодя Варепарита поднимается и уходит домой. Я ее перетренировала. Я перетренировала их всех. И, конечно, себя. Нельзя забывать, что другие люди вовсе не обязаны жить так, как я. Довольно! Надо закрыть глаза, забыть о школе и попробовать немного отдохнуть!
Тренировки здесь ни при чем. Не в них дело. А в чем? Что-то происходит у меня под носом. Под самым носом.
– Мит Воттот!
– Что случилось, малыш?
Я стою в кладовке и разминаю глину к сегодняшнему дню, мои руки испачканы по локоть.
– Смотрите, что он мне дал.
Пэтчи протягивает флорин, нет, какую-то иностранную монету, его веснушчатое лицо пылает от гордости.
– Кто?
Я встаю на колени и забываю о глине.
– Мнттер Вертоу.
– Он по-прежнему живет у вас?
Родители Пэтчи – помощники номер один мистера Риердона.
– В задней комнате.
Значит, дети иногда пробуждают в нем добрые чувства.
– Он прокатил меня на своем виласапеде до школы.
Подумать только! Как же он мог отшлепать малютку Тамати? Наверное, у него просто не выдержали нервы. Ну конечно, все дело в нервах. Молодые люди, только что выпорхнувшие из учебного заведения, как правило – увы, как правило, – ужасные неженки. Сколько же мне нужно времени, чтобы понять этого человека! В нем, наверное, бездна хорошего, иначе ему не разрешили бы работать в школе. Директор, насколько я знаю, считает, что он вполне в состоянии справиться с работой. И он действительно уже добился некоторых успехов, как говорит директор. Я вздыхаю. Отучусь я когда-нибудь выносить приговор с первого взгляда? Во всяком случае, теперь я отчетливо понимаю, что означает это пустяковое событие, хотя оно произошло у меня под носом, а может быть, и не такое пустяковое. Маленький уродливый мальчик пробудил в мистере Веркоу добрые чувства.
– Глина пришла с вашей руки на мою.
– Боже мой, правда пришла. Прекрасно, знаешь, помоги-ка мне немножко!
А потом я забываю о мистере Веркоу и весь этот сумбурный, до отказа заполненный день ни разу не вспоминаю о нем, пока не встаю вечером из-за стола в Селахе, тесной каморке за домом, где я всегда работаю. Но когда я наливаю воду в баночки с красками, чтобы они не засохли, пока я буду завтра в школе, меня вновь начинает волновать множество «почему?». Рисование никогда не убивает во мне любопытства, скорее наоборот, заставляет хладнокровно доискиваться ответа на самые неожиданные вопросы.