Времена и люди
Шрифт:
И сейчас (сколько лет с тех пор минуло?) повторяют они то, что делали когда-то их далекие предки.
По поводу такой вот пасторальной картины Филипп вопросил себя однажды, в дни юности: не является ли все живое только повторением того, что было раньше? И люди, которые явятся после нас, — не должны ли они пройти нашими путями-дорогами? Мы ведь тоже, послушные странным, неведомым внушениям крови, повторили жизнь тех, кто был до нас? Должны были пройти годы, чтобы он понял: каждая жизнь сама по себе неповторима, но всегда в ней есть и будут вещи, которые повторяются. Цветок розы — часть
По улице спешит куда-то Ангел-Белешак, он поднимает руку в приветственном жесте:
— Поздравляю! Вот ты и на своем месте.
Помощник бригадира огородников в Югне — конечно, понижение, и все-таки Ангел говорит ему, что он — на своем месте.
А бай Тишо! Пришел сообщить ему о новом назначении и все время охал, как напутал тогда, необдуманно направив его в Ушаву. А Филипп в это время думал, какие из этих слов («напутал», «необдуманное решение») его и какие — не его. В Югне сегодня лишь один человек может позволить себе обвинить председателя в чем-то, известно кто — Главный. Это он предложил работать учетчиком на огородах или помощником бригадира огородников — чисто производственная деятельность. Филипп выбрал второе. Не хотел, чтобы какая бы то ни было работа связывала его с этим человеком. Ненавидел его всеми фибрами души. Не надо от него ни меда, ни жала, ни кнута, ни пряника…
По дороге в сад он заглядывает на хозяйственный двор, встречает Илию.
— Эй, Филька! — кричит тот. — Привет!
Снисходительно-шутливый тон настораживает Филиппа.
Он не думал заходить сегодня на птицеферму к Марии, но вдруг испытывает непреодолимое желание видеть сестру — немедленно, сейчас же. Может, разговор с ней хоть как-то утешит, ободрит, поможет разобраться в сложностях людских отношений.
— Ну, доволен? Люди-то бегут от черной работы. А ты за нее схватился. Ну да от скромности до глупости — всего шаг. Эх, сам Главный настаивал, а ты…
Она не знает об ушавской истории, и это к лучшему… Их разговор прыгает, будто горная речка с камня на камень, — никакой связи, ни к чему не обязывает. Филипп молчит о своей встрече с учетчиком, да и что сказать? Дескать, видел Илию, и он мне крикнул: «Эй, Филька!..» Что можно сказать о вещах, которые даже имени не имеют, которые маячат в сознании, словно неясные тревожащие тени?
Первые дни в огородах проходят тяжело. Филиппу вообще любое начало дается трудно. Он хочет сразу, с размаху войти в работу, подчинить своим рукам и разуму, но она не дается, она убегает, точно вода сквозь пальцы. Казалось бы, что сложного было, когда велели, например, подвязывать помидоры?..
Женщины разбрелись по полю. Окучивали. Он прошел участок пятого звена и заметил, что густота посева там превосходит все нормы. Спросил звеньевую, тетю Велику (точнее, прямо потребовал объяснения), почему она сажает так густо. Она ответила
В это время подошел Голубов, отведя мотоцикл с дороги.
— Дай-ка я на моих красавиц посмотрю! — балагурил он. — Та-а-ак! Ну, тетушка Велика, как, не сдаемся? Чего нос повесила? Выше голову!
— Симчо, Симчо, мне-то что! Ты о себе-то подумай. Не то усатый…
— Погоди, когда покажешь ему, чего добилась… Он сам придет просить прощения, да еще и ручку у тебя поцелует!
— Ты что, на смех меня поднимаешь?
— Я и на руки бы тебя поднял, тетка Велика, на руки! Вот так! — Он поднял ее осторожно и понес через грядки с помидорами. — Из шестнадцати звеньевых одна ты рискнула, да еще и план перевыполнила.
— Симо, Симо, чтоб ты жил сто лет, отпусти меня! Слышишь, негодник эдакий?
Женщины, перестав копать, заверещали:
— Сама говорит «негодник», а сама — «чтоб ты жил сто лет»!
— А вы сами-то, — спросил агроном, — вы смерти моей хотите, что ли?
— Думаешь, заплачет кто, ежели и помрешь? — закричала самая молодая. — Больно уж польза большая от таких, как ты. Одни городские на уме! А мы-то — второй сорт, что ли?
— Молодец, Венче! — закричали бабы. — Давай-ка теперь тебя, агроном, послушаем. Венче-то тебе точно сказала, какой ты есть на самом деле.
— С такими, как Венета, молодыми да красивыми, просто и не знаешь…
— Это ты да не знаешь? Ты?!
— Цветком любуются, ягненка ласкают. А здесь…
— Ну скажи, скажи!
— А здесь — все вместе… А сейчас скажите-ка, нам разве легко?
— Ох и трепач же! С тобой ухо держи востро!..
Помахав рукой, Симо еще раз спросил, все ли им понятно относительно опыта.
— Да поняли мы, — откликнулась тетка Велика. — Давай гони коня и не переживай. Как велел, так и сделаем.
Филипп кинулся за ним следом.
— Бате[6] Симо, что ж ты мне до сих пор ничего не сказал?
— Давай со мной, по пути поговорим.
С того дня Филипп занялся стелющимися помидорами и приписан был к звену тетки Велики.
Повсюду — в поле, в ресторане, дома — разговоры велись о небывалых в эту весну дождях. Ни дня без дождя не было. Но раньше даже помидоры сажали в дождь. Кое-кто торопился с выводами: дескать, коли весна слякотная, лето будет сухое.
Вот и сейчас день на закате, скоро начнет смеркаться, и каменистые вершины холмов вокруг села окутаны темными взлохмаченными облаками. Дороги, ведущие с полей, еще засветло запружены людьми и скотом. Крестьяне хорошо изучили капризы природы и стараются перехитрить ее как могут и где могут.
Поднимается ветер, становится холодно. Женщины из звена тетки Велики, согнувшись в три погибели, торопятся закончить грядку. Под свист северного ветра слышится лишь звон мотыг, ударяющих о камень. Все — и молодые и старые — работают в брюках, одна Венета в платье, да притом и не в длинном. И Филипп боится поднять глаза.
Наконец дошли до конца поля. Вскидывают торбы и мотыги на плечи и гурьбой отправляются в село. Ветер дует в спину, подталкивает, и это единственное, что помогает им сейчас, когда они так устали.