Временно
Шрифт:
— Почему вы прячетесь? — спрашиваю я.
— Я не прячусь, я умираю.
Он очищает еще одну фисташку и быстро отправляет ее в рот вместе с половинкой скорлупы.
— У меня к вам необычная просьба, раз уж вы здесь и обнаружили меня, — говорит он. — Готовы к новой работе?
Я советую ему обратиться в агентство, к Фаррен, но оказалось, они уже связались. Жизнь быстрее всяких протоколов. Так вскоре на мое крыльцо попадает небольшой ящичек. В ящичке — урна, в урне — мужчина, и этот мужчина —
— Ты должна носить его с собой, — сообщила мне Фаррен, — чтобы он всегда был в городе, ведь он — человек этого города.
— Когда закончится этот контракт?
— Все когда-нибудь заканчивается в этом бесконечном мире, — отвечает мне Фаррен, и я слышу, как ее бледные, точно свет далеких звезд, пальцы постукивают по столу.
Это довольно грязное занятие — перемещать Председателя в ожерелье. Мой самый рукастый парень помогает свернуть из бумаги воронку и высыпать прах в подвеску.
Подвеска — его же подарок — всего лишь небольшая бутылочка из-под бурбона. Помню обветренное лицо этого моего самого рукастого парня в ту холодную ночь, когда он жестом фокусника вынул склянку из кармана. Глаза его просто светились от удовольствия — он казался себе донельзя смекалистым. Говорят, украшения обычно дарят только самым близким людям. Как котиков или цветочки.
— Я сделал это для тебя! — сказал он, и в его интонации мне послышалось ожидание.
Он расстегнул замочек толстыми пальцами в перчатках — такой легкий жест, от которого у меня должна была поехать крыша.
Он думал, эту подвеску я буду носить вечно. Всем своим существом, каждой своей клеточкой ожидал. Как минимум восхищения этой вещицей, которую он смастерил специально для меня. Хорошо, что с самым рукастым парнем мы встречались всего лишь раз в месяц, так что, конечно, мне удавалось наплести, что я ношу его подарочек не снимая, все время.
Во-первых, это красиво. Подвеска выглядела так, будто была старинной, со своей собственной историей. На самом же деле мне не ожерелье не нравится, а пустые обещания. Просто не хочется обнадеживать этого парня. Не хочется давать ему никаких ложных надежд. А еще мне не хочется его обижать.
И вот теперь он пересыпал в эту бутылочку прах и не выказывал ни тени отвращения. Прах при этом сыпался на пол.
Но рукастому парню было как-то не совсем по себе, своей полуулыбкой он как бы говорил: «Это не совсем то, чего я хотел».
Высыпавшийся на ковер прах Председателя нам пришлось собрать пылесосом, после чего водрузить ожерелье с бутылочкой, в которой упокоились останки Председателя, на мою шею. Я приподнимаю волосы на затылке, готовясь принять ожерелье. Я приподнимаю рубашку, готовясь принять моего парня.
Позже,
А как же похороны? Его семья? Мне просто интересно.
Первый платеж от Председателя поступает ко мне на счет уже назавтра. Ожерелье начинает жечь через неделю.
— Вот, значит, как поживает моя вторая половина! — говорит Председатель.
Он стоит на диване, касаясь потолка, а потом спрыгивает и усаживается на пол.
— Как? — удивляюсь я. — Как вы здесь оказались?
— Ну, я же человек этого города, — отвечает он так, будто я не понимаю очевидного.
Я смотрю внимательно на ожерелье, потом поднимаю глаза на Председателя и спрашиваю:
— А вы можете исполнять желания?
— Я что, похож на джинна? — говорит он и растворяется в воздухе.
Мои парни постепенно привыкают к этому. К тому, что я внезапно замираю, уставившись на пустой стул. Или начинаю говорить сама с собой за обедом.
— Кажется, Председатель решил составить нам компанию сегодня, — объявляет мой парень-агностик и хрустит пальцами, умирая от желания поговорить о смерти.
— А он высокий? — спрашивает мой самый высокий парень. — Выше меня?
— Ну, почти, — отвечаю я ему.
— А ты ему рассказала обо мне? — спрашивает мой самый любимый парень, и я лгу ему в ответ. Если честно, я, конечно, ничего не рассказывала.
— Когда ты уже отвезешь меня в город? — жалобно спрашивает Председатель. — Ведь я же его дитя. А мы никуда не выходим и ничего не затеваем.
Я надеваю кроссовки и отправляюсь на пробежку в парк. Там он отвлекается на собак. Он безуспешно пытается погладить каждую.
Когда Председатель покидает меня на денек, я оставляю кроссовки в холле. Вся моя обувь разного размера.
Когда-то я подрабатывала у одной женщины, которой нужно было привести в порядок коллекцию обуви.
— Да, некоторые старые дамы ходят в туфлях, — объясняет мне Фаррен, — а она с ними живет.
— Думаю, я с этим справлюсь.
— Она ведьма! — предупредила Фаррен. — Если ты с ней справишься, я подброшу тебе еще какое-нибудь дельце из списка Матушки Гусыни.
Я расхохоталась, но Фаррен не шутила. Одна моя знакомая временная отработала несколько смен, отделяя творог от сыворотки — так Фаррен даже предложила ей пройти трехмесячную стажировку.
— Хватит с меня сыворотки, — ответила ей временная. — А не то я сама скоро свернусь.