Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I
Шрифт:
1591–1599: 28. Габриэль д'Этре, госпожа де Лианкур, маркиза Монсо, герцогиня де Бофор /Gabrielle d'Estree, dame de Liancourt, marquise de Monceaux, duchesse de Beaufort/; 29 и 30. ее родные сестры: Юлиана Ипполита д'Этре, маркиза, а впоследствии герцогиня Виллар, и Анжелика д'Этре, аббатисса в Мобюиссоне; 31. госпожа де Монтобан; 32. Ля Гланде — куртизанка; 33. девица д'Аранкур; 34. девица де Сенант — из того же разряда.
1599–1610: 35. Генриэтта де Бальзак д'Антраг, маркиза де Вернейль /Henriette de Balzac d'Entragues, marquise de Verneuill/; 36. графиня Лиму; 37. Жаклина де Бейль, графиня Море /1604-1610/; 38. госпожа Ланери; 39. госпожа Мопу; 40. Шарлотта Фулебон; впоследствии супруга Франциска Барбетьер-Шемеро; 41. куртизанка Бретолина; 42. герцогиня де Невер /неудача/; 43. герцогиня Монпансье /тоже/; 44. Катерина де Роган, герцогиня Цвейбриккенская /рассердилась на любезное предложение короля/; 45. мадмуазель де Гиз, принцесса Конти, сочинительница памфлета «Возлюбленные великого Алькандра» /Les amours du grand Alcandre/; 46. госпожа Клен или Келен, жена парламентского советника; 47. мамзель Фаннюшь — уличная камелия; 48. супруга сборщика податей госпожа де Буанвилль; 49–53. госпожи Аарссен, де Со, де Раньи, де Шанливо, Камю де Понкарре.
1604–1610: 54. Шарлотта дез'Эссар, графиня Ромартен; 55. Шарлотта Маргарита де Монморанси, принцесса Конде; 56. девица Поле /Paulet/.
Прибавив к этому числу первую супругу Генриха Маргариту Наваррскую, знаменитую королеву Марго — французскую Лукрецию Борджия, получим 57, число лет жизни Генриха IV. На эту странность обращаем внимание охотников до каббалистических выкладок; пусть ради забавы присоединят эту роковую цифру к числам 4 и 14, игравшим такую важную роль в жизни родоначальника бурбонской династии. [47]
47
В
Цифирные фокусы, конечно, очень занимательны; в них досужее суеверие может даже найти себе лакомую пищу, но мы, не останавливаясь на подобных пустяках, скажем несколько слов об иных цифрах, не каббалистических, но тем более заслуживающих внимания. С 1574 по 1610 год, в течение двадцати шести лет, у Генриха IV было пятьдесят шесть фавориток. Любопытно знать, во сколько обошлись Франции эти удовольствия? Не говорим о какой-нибудь горничной Ксенте или о мамзелях, вроде Баверессы, Ля Гланде, Бретолины, Фаннюшь и им подобных; на этих дам и тогда, как теперь, была своя такса. Кроме куртизанок и горничных, королю продавали свои ласки графини, виконтессы, маркизы, принцессы, аббатиссы, знавшие себе настоящую цену; мужья сводили его со своими женами, матери и отцы — с дочерьми. Не скупился король на золото, подарки; щедрился он на поместья, майораты; на чины и титулы, которыми награждал услужливых братьев, отцов и мужей, настоящих и подставных. Сумма всех этих щедрот может представить цифру весьма почтенную; данные же для составления этой суммы можно найти в записках Сюлли и во многих других мемуарах того времени.
Женитьба Генриха на Маргарите Валуа, дело адской политики Катерины Медичи, породнила честный дом наваррских Бурбонов с французским лупанаром. [48]
Умной Иоанной д'Альбре /как мы видели/ руководили расчет и надежда со временем видеть сына на французском престоле; честолюбие извинительное в доброй и нежной матери. Катерина Медичи замышляла другое. Она, призывая гугенотов на брачное празднество короля Наваррского, готовила им предательскую западню Варфоломеевской ночи; она оттачивала ножи и топоры убийц под звуки бальной музыки… Прологом кровавой трагедии были песни, пляски, а за ними — отравление Иоанны д'Альбре, убиение Колиньи и резня гугенотов. Мог ли быть прочен брачный союз, заключенный при такой страшной обстановке? Генрих и Маргарита шли к алтарю скрепя сердце, с обоюдным отвращением, чтобы не сказать ненавистью. Говорят, будто несходство характеров — главный источник супружеских раздоров… Неправда! В короле Наваррском и его супруге видим совершенно противное; редко можно было найти людей, у которых в характере было бы так много родственного сходства; как в нем, так и в ней — одни и те же достоинства и пороки одни и те же. Он был влюбчив, она тоже; Генрих за женскую ласку готов был отдать честь, жизнь, весь мир, и Маргарита не задумывалась над принесением этих же самых жертв своим многочисленным любовникам. Шалости и волокитство неприметно довели мужа и жену до распутства, распутство доводило их и до преступлений… Новейшие проповедники женской эмансипации, быть может, сочтут наши слова лицемерием, но по крайнему нашему разумению порок, терпимый в мужчине, отвратителен в женщине: подвыпивший мужчина никогда не возбудит того омерзения, которое внушает нам пьяная женщина. То же самое и во всяком пороке. Генрих, молодой страстный беарнец, воспитанный матерью в страхе Божием, не мог устоять от искушений французского двора Карла IX и Генриха III; мы его не извиняем, только оправдываем… Знаменитая королева Марго не заслуживает ни извинений, ни оправданий. Достойная дочь Катерины Медичи, она родилась развратной, всосала с молоком матери неутолимое сладострастие, выросла в атмосфере, пропитанной пороком. Двенадцати лет она впервые вкусила заветный плод любви чувственной, и с этого возраста ревностно служила Венере, своему единственному божеству. Антраг, Шаррен или Шарри хвалились победой над пламенным сердцем Маргариты-отроковицы, но эту честь могли оспорить у них братья Марго: Карл IX, Генрих III, Франциск, герцог Алансонский и, кроме братьев, герцог Генрих Гиз Порубленный /1е Balafre/, друг детства Маргариты, ее бессменный сверстник в играх и забавах. Маргарита любила его до самой роковой катастрофы в Блуа, которую, как мы уже говорили, безуспешно пыталась отклонить, предупреждая Гиза об угрожавшей опасности. Немедленно по выходе Маргариты за Генриха Наваррского Гиз возобновил с ней прерванную связь, смеясь и издеваясь над простоватым беарнцем, который со своей стороны умел кстати зажмуриться или глядеть сквозь пальцы на проделки жены. Если римский Брут прикидывался сумасшедшим, почему Генриху Наваррскому было не прикидываться простаком, повесой, добродушно махнувшим рукой на все и вся и думавшим единственно об игре в лапту, об охоте и любовных приключениях? Навлекая на себя этой странной тактикой негодование гугенотов и презрение католиков, он спасал себе жизнь и вместе с тем тихонько прокрадывался к королевской короне. Раболепствуя перед Катериной, потворствуя преступным шалостям своей жены, лавируя между Сциллой и Харибдой, Генрих особенно подружился с самым ничтожным из всех своих трех шуринов, Франциском Алансонским. Шурин, зять и сестрица составили тот самый согласный триумвират, на который, однако же, обратила внимание Катерина Медичи, предугадывая в нем опасность, гибельную ее намерениям. Верная завету Макиавелли: «Вселяй раздор и властвуй» /«Divide et Impera»/, флорентинка поручила своей фрейлине, госпоже де Сов и любимцу Генриха III дю Гасту /du Guast/ во что бы то ни стало разладить мужа с женой и шурином. Все фрейлины двора королевы-матери, как мы уже говорили, душой и телом служили ее видам и замыслам, но госпожа де Сов любила искусство для искусства и, по словам историка Мезере, «прелестями своими служила не столько намерениям королевы, сколько своему собственному удовольствию; играя сердцами своих поклонников так ловко, что никогда не бывала в проигрыше и имела неистощимый запас обожателей». Эта прелестная дама, супруга государственного секретаря, была счастливой соперницей Маргариты /или, как называл ее Карл IX, «толстухи Марго»/, пользуясь благосклонностью державных ее братьев, наконец, и мужа, которого вместе с герцогом Алансонским прибрала к рукам. Тонкий, лукавый дипломат в своих отношениях ко французскому двору, Генрих На-варрский на этот раз бросился в западню, расставленную ему коварной Цирцеей, и, согласно желаниям Катерины Медичи, рассорился с герцогом Алансонским чуть не до поединка. Госпожа де Сов, принимая у себя в будуаре и зятя и шурина, тому и другому клялась в неизменной верности; зятю наговаривала на шурина, шурину на зятя, мужу на жену. Генрих, не питавший к Маргарите иных чувств, кроме холодной дружбы, заменил ее презрительным равнодушием. Глубоко обиженная Марго, чтобы не остаться в долгу, выбрала себе другом Бюсси д'Амбуаза, главного коновода партии Алансонского. В своих записках она уверяет, что отношения их были безукоризненными, чему, разумеется, нельзя верить.
48
Публичный дом.
Преемник несчастного Ла Моля, удалец Бюсси, сын своего времени, был способен на что угодно, кроме нежных воздыханий и платонической любви. В те времена любить женщину значило обладать женщиной; о любви платонической проповедовали только тогдашние романисты и поэты. Душевно преданный герцогу Алансонскому, Бюсси в объятиях Маргариты нашел достойную награду за свою преданность. О связи с ним королевы Наваррской дю Гаст довел до сведения ее мужа. Генрих, занятый госпожой де Сов, не повел и ухом. Генрих III и Катерина надеялись, что беарнец будет мстить Бюсси, и жестоко ошиблись. Тогда дю Гаст /с их согласия, разумеется/ выбрал из своего сардинского полка триста человек отчаянных головорезов, велел им ночью напасть на Бюсси и его товарищей. Эта горстка молодцов выдержала натиск злодеев; раненый Бюсси защищался, как лев, и посланные дю
Вечером 15 сентября 1575 года Франциск герцог Алансонский бежал в свой удельный город Дре, откуда прислал в Париж манифест в оправдание своему поступку с выражением своих притязаний. Генрих III и Катерина в бессильной ярости не знали, за что взяться; Маргарита слегла в постель, заболев лихорадкой от страха за нежно любимого брата; милый король Наваррский тоже лежал… у ног госпожи де Сов, осыпая беглеца упреками и насмешками, которыми маскировал свое решительное намерение последовать его примеру. Усыпив бдительность флорентинки и Генриха III, король Наваррский 3 февраля 1576 года, под предлогом поездки на охоту в Санлис, с небольшой свитой приверженцев своих ускакал по Вандомской дороге в Алансон; оттуда пробрался в Мэн, Анжу, где явно присоединился к партии Конде и опять перешел в кальвинизм, от которого отступился после Варфоломеевской ночи. Мнимый простак перехитрил умную флорентинку, лукавого ее сына и коварную госпожу де Сов, из сетей которой наконец вырвался.
На этот раз поплатилась ни в чем не виноватая Маргарита. Королева-мать и король-братец, обрушив на нее свою ярость, обошлись с ней как с пленницей, приставив стражу к ее дворцу. Для них Маргарита была драгоценным залогом при тех враждебных отношениях, в которых находились теперь к Генриху III его брат и зять. Король Наваррский, равнодушный к жене во время пребывания своего в Париже, теперь в письмах своих из Гаскони прикинулся чрезвычайно нежным и внимательным, прося Маргариту между прочим подробно сообщать ему обо всем, что делается и замышляется при дворе. Дружбы ради королева Наваррская охотно взяла на себя роль шпионки, донося обо всем обоим беглецам, то есть мужу и Франциску Алансонскому. Желая во что бы то ни стало воротить последнего ко двору, Генрих III решился вступить с ним в переговоры. Посредницей была сама Катерина; она ездила к Франциску, но, холодно им принятая, истощив весь запас лести и заманчивых обещаний, возвратилась в Париж ни с чем. Быть примирительницей враждующих братьев попросили Маргариту, и она с удовольствием взялась за это трудное поручение. Чего не сделала мегера, то удалось сирене. Франциск, обольщенный ласками сестры /ласками, далеко не родственными/, возвратился в Париж, как блудный сын в дом отчий. Генрих III принял его с умилительным радушием, Катерина со слезами радости: тот и другая смотрели в глаза герцогу Алансонскому, предупреждая, предугадывая малейшие его желания. По этим ласкам Франциск мог заключить, что на этот раз ему не так-то легко будет вырваться из этих предательских объятий. Маргарита в награду за удачное исполнение данного ей поручения просила мать и брата отпустить ее к мужу, вместе с присланным за ней Жениссаком. Ей отвечали отказом, посланного приняли с грубостями, приказав ему сказать мужу Маргариты, что он не увидит ее до тех пор, покуда не перейдет в католицизм. Желая утешить Маргариту, ей предложили прокатиться в чужие края, на воды, и она, ссылаясь на недавнюю болезнь, выбрала Спа, куда и отправилась в сопровождении княгини Рош-сюр-Ион. Эта поездка была настолько полезна ей в санитарном отношении, сколько герцогу Алансонскому в отношении политическом. Во время своего пребывания во Фландрии Маргарита сумела расположить в пользу брата партию недовольных испанским владычеством, обещавших ей в случае надобности не только дать ее брату надежный приют, но даже избрать его в предводители готовившегося восстания. Это обещание, льстившее честолюбию герцога Алансонского, пришлось как нельзя более кстати. По возвращении в Париж Маргарита вместо прежних ладов между матерью и примирившимися братьями, нашла страшную разладицу. Генрих III, обвиняя герцога Алансонского в измене и злых умыслах, теперь обходился с ним, как с пленником, вместо объятий его держали чуть не за ворот. Смягчив по возможности его незавидную участь, ручаясь головой королю и королеве-матери за благонадежность Франциска, хитрая Маргарита с помощью Бюсси д'Амбуаза занялась приготовлениями к побегу узника во Фландрию. В пятницу 14 января 1578 года герцог Алансонский, Симье и Канже, с помощью Маргариты, трех ее горничных и верного слуги по веревочной лестнице спустились из окна темницы в ров, оттуда бежали в аббатство святой Геновефы, где их ожидал верный Бюсси. Во Фландрии брат Генриха III не был ему опасен, и король, радуясь, что сбыл с рук опасного врага, нимало не сердился на Маргариту за ее содействие побегу Франциска. Главной причиной последней распри между братьями была не боязнь короля французского честолюбивых замыслов герцога, а возобновленная последним связь с госпожой де Сов, одновременно удостаивавшей и короля своей благосклонностью. До гроба верная правилу не лишать своей ласки ни единого мужчины при дворе от короля до камер-лакея включительно, эта госпожа имела честь после герцога Алансонского быть любовницей Генриха Гиза. В бытность свою в Гаскони с Катериной Медичи она пыталась пробудить в сердце короля Наваррского прежнюю страсть, но он, как увидим, уклонился от этой камелии, выбрав цветок посвежее и привлекательнее.
Прежде нежели мы возвратимся к рассказу о любовных подвигах героя нашего очерка, окончим обзор любовных похождений его супруги до отъезда ее в Гасконь. С 1575 по 1578 год сердцем ее нераздельно владел удалой Бюсси, который, проводив свою возлюбленную, не теряя времени, нашел новый предмет обожания в лице графини Дианы Монсоро. Муж красавицы, взяв пример с Гиза, поступил с Бюсси точно так же, как тот с графом Сен-Мегрен. Заманив любовника жены в свой замок, Монсоро выпустил на него целый отряд убийц, будто стаю бешеных собак на кабана. Долго отбивался Бюсси от этих душегубов, сначала шпагой, потом ее обломком, наконец стульями и скамьями, попадавшимися ему в комнате под руку… Израненному, полумертвому, ему удалось добраться до окна и выскочить во двор, где он повис на копьях решетки и был безжалостно дорезан. Так погиб 19 августа 1579 года храбрец, достойный лучшей участи, но такова уже была роковая судьба любовников Маргариты, погибавших большей частью насильственной смертью, начиная с бедного Ла Моля и оканчивая Обиаком. Обычная фраза: «Я готов отдать за тебя жизнь!», неизбежная в устах влюбленных, у фаворитов королевы Наваррской была пророчеством… Дорого обходились им ласки Маргариты.
Нам в нашей книге так часто случалось и еще не раз случится обвинять драматургов и романистов в искажении исторических фактов и личностей, что мы не можем здесь отказать себе в удовольствии отдать должную справедливость талантливому Дюма, автору великого множества исторических романов, издавна знакомых нашим читателям. Учиться французской истории по романам Дюма было бы, конечно, смешно и дико, тем более, что у него вымысел и правда всегда весьма искусно сплавлены в нераздельную амальгаму; но нельзя не признать за ним и той заслуги, что он своими рассказами спас от забвения немало замечательных исторических личностей. Без королевы Марго и графини Монсоро едва ли большинству читающего мира известны были бы Ла Моль, Коконна и Бюсси д'Амбуаз — любопытные типы истых французских дворян XVI века, со всеми их достоинствами и пороками. В драме своей «Генрих III и его двор» /«Henri III et sa cour»/ Дюма почти без изменения мастерским пером изобразил историю красавчика Сен-Мегрена, а в упомянутых романах полной рукой черпал из записок л'Этуаля, Маргариты, Брантома и истории д'Обинье. Если исторические романы Вальтера Скотта можно назвать фотографиями, то произведения Дюма имеют полное право на имя исторических картин, написанных яркими и далеко не линючими красками.
В течение двухлетней разлуки со своей супругой Генрих Наваррский не оставался перед ней в долгу, и усердно, не менее Маргариты, служил Эроту и Венере. В 1576 году влюбчивые его глаза остановились на дочери госпожи Тигонвилль, наставницы его сестры. Эта «девочка», как ее называет д'Обинье в своих записках, полудитя, главную заманчивость которой составляли невинность и неопытность, не на шутку отвлекала Генриха от занятий делами, поважнее волокитства и любовных проказ, до которых король Наваррский был вообще так падок. Сначала он обратился с просьбой помогать ему к суровому д'Обинье, умоляя его «на коленях» уговорить упрямицу, на все нежные предложения короля отвечавшую отказом и бранью. «Я не гожусь в сваты и подлой этой должности исправлять не умею!» Так говорил простодушный д'Обинье, со своей стороны стараясь отвлечь короля от глупой связи; упрямец не унимался и одержал, наконец, желанную победу. Два года мадмуазель де Тигонвилль пользовалась ласками его нераздельно и в награду за свою уступчивость была в 1581 году выдана за барона Пардайян, графа Панжа, члена государственного совета, камергера двора, кавалера рыцарского ордена, капитана полусотни телохранителей, командира Гюйэннского полка и губернатора Арманьяка.