Время ангелов
Шрифт:
Нет, все это глупость. Болезненные шутки воображения. От этого неистребимого тумана у них у всех нервы не в порядке. И все же разве неправда, что Элизабет живет абсурдно изолированной жизнью? Ей надо больше встречаться с людьми, с юношами. Нельзя доводить ее замкнутость до черты, за которой общение превращается в муку. Не должны ли они вдвоем, прежде чем станет поздно что-либо делать, вырваться из этого плена? Мюриэль с удивлением поняла, насколько прочно свыклась с этой метафорой. Откуда они должны вырваться? Чего она боялась? Ведь именно страх заставлял ее мечтать
Оторвавшись от этих мыслей, Мюриэль принялась подбирать с пола листки бумаги. «Милая», — тихо обратилась она к Элизабет.
— А?
— Мне надо пойти купить что-нибудь, а то снова придется есть яйца. Если надумаешь звонить, помни: я буду примерно через час… Я заберу тарелки. Ни к чему их оставлять.
— Они мне не мешают.
— Хочешь чего-нибудь вкусненького?
— Нет, дорогая, ничего не хочется.
— Я принесу тебе что-нибудь интересное.
— Ты милая.
— Камин, я думаю, будет гореть нормально. Ведерка с углем не поднимай.
— Интересно, снег еще идет?
— Думаю, нет.
— Я хочу, чтобы повалил густой снег. Он бы, чувствую, прогнал туман. С тех пор как мы здесь, я не смотрела в окно.
— Я знаю, дорогая. Не написать ли тебе дяде Маркусу?
— Может и напишу. Брось мне сигары.
— Чем ты займешься, пока меня не будет?
— Головоломкой. А вообще ничем. Наверное, ничем.
— Я скоро вернусь. Не кури много.
Глаза опять закрылись. Мюриэль тихо вышла из комнаты. Перед бельевой она остановилась. Что происходит с Элизабет, когда она остается одна? Может, как только дверь закрывается, кузина становится совсем другой? Происходит какой-нибудь сдвиг — от пассивности к буйству, от покоя к отчаянию? А что если подкрасться и заглянуть в щель? Мюриэль приказала себе отойти от двери. Подсматривать подло. Ей нельзя опускаться до этого. Но была и еще одна причина. Она боялась посмотреть.
Мюриэль сунула тарелки в стенной шкаф и пошла к себе в комнату. Там было очень холодно. Она надела пальто, вышла и заперла дверь. После случившейся в доме кражи она всегда запирала дверь, хотя ничего не боялась потерять, кроме поэмы и бутылочки с таблетками, никому, кроме нее, она понимала, не нужных. Она сошла вниз под напряженные звуки увертюры «1812 год». Дверь в комнату отца мягко затворилась, и стало тихо. Образ Элизабет поблек. Мюриэль решила: пойду спрошу Евгения, не надо ли ему чего-нибудь купить. Уже несколько раз она обращалась к нему с этим вопросом. И он всегда отвечал: не надо. Но все равно это был повод его увидеть. Мюриэль сожалела, что со времени ужасной потери иконы у нее не было возможности толком выразить ему свое сочувствие. К тому же именно сейчас ей нужно было успокоение. Успокоение от уверенности, что Евгений здесь, в доме.
Пристройка, где находилась котельная, тянулась в виде лишенного окон коридора тут же за кухней. Здесь день и ночь горел свет. Запах угля и ладана наполнял этот туннель. Мюриэль прошла по коридору и остановилась перед дверью в комнату Евгения.
— Меня ищешь?
— Нет.
Не оборачиваясь, она сделала вид, что роется в сумке.
— Наверняка меня, — сказал Лео. — Разве не я здесь обитаю? Я, как та принцесса в замке, окруженном рвом, ждал, когда же ты явишься.
Слегка коснувшись плеча Мюриэль, Лео прошел вперед и открыл самую дальнюю дверь. Он встал на пороге, приглашая ее войти. Помедлив, Мюриэль вошла в комнату. Она все еще чувствовала прикосновение Лео на своем плече.
— Ты чего такая хмурая?
— Я не хмурая.
Комната, очень теплая, представляла собой коробку, стены которой были из крошащегося коричневого цемента, и поэтому напоминала пещеру, прорытую в песке. Высоко, почти под потолком, темнело незанавешенное окно. Затемненная кремовым абажуром лампочка распространяла жемчужный свет. Китайские циновки покрывали пол. На низкий узкий диван был наброшен цветастый индийский ковер. Три деревянных стула стояли в ряд около стены. В одном из углов аккуратной стопкой были сложены книги. У двери стоял гладкий дубовый сундук. На нем лежала вышитая подушка. Две японских гравюры, изображающие мчащихся лошадей, висели над кроватью. На полу лежала шахматная доска. Стола в комнате не было.
Мюриэль с легким удивлением рассматривала комнату.
— А ты аккуратист.
— Тренируюсь. Хочу переделаться в женщину.
— А где же ты выполняешь свою работу?
— Мою что?
— Вижу, ты играешь в шахматы.
— Из деловых соображений приходится притворяться. А ты играешь?
— Не очень.
На самом деле Мюриэль играла хорошо, но никак не могла убедить Элизабет, что и ей надо научиться. Мюриэль сразу решила: с Лео играть не будет. Он может выиграть.
— Мы должны сыграть. Почему бы тебе не присесть? Гости у меня садятся на пол. Стулья просто для красоты.
Лео сел, скрестив ноги, прислонившись к кровати.
Мюриэль опять на миг задумалась. Интересно, Пэтти все еще там, у Евгения?
— Хоть раз скажи мне правду, Лео. У твоего отца в России был какой-нибудь титул?
— Титул? Господи, конечно нет. Не предполагал, что и ты считаешь всех русских эмигрантов титулованными особами.
— Жаль, — сказала Мюриэль. — В нем столько достоинства. Он похож на князя.
— А я? Я похож?
— Ты?!
— Согласен. Я — демократ. Материалист. Поклонник науки. Человек постатомной эры.
— Книги у тебя, смотрю, только научно-фантастические. А какие-нибудь серьезные есть?
— Снес в ломбард. Садись, ты, серьезная девушка. Или боишься?
Поджав ноги, Мюриэль села у стены и взглянула на Лео, который смотрел на нее. На нем были джинсы и белый ирландский свитер с высоким воротом. Что юноша, что комната — у обоих вид чрезвычайно скромный и аккуратный. Мюриэль рассматривала его лицо. Короткий, слегка веснушчатый нос, пухлые губы, глаза лучистые, ярко-серые. Красновато-золотистые волосы, густые, подстриженные очень коротко и при этом закрывающие шею, поблескивают, как здоровый мех.