Время Апокалипсиса
Шрифт:
смеются. И херувимы тоже смеются... Только их смех на лай больше похож...
– Эй, казак иерусалимский, - с веселостью человека, слегка перебравшего, окликнул Когана Магометов.
– Чего грустный такой? Джигит веселым должен быть, радостным. Не каждый ведь день с Аллахом встречается!
Он снова высоко поднял стопку.
– Уныние правоверного - радость для лукавого. Ликуйте правоверные, чтобы впал в уныние лукавый, "Терпи же и прославляй хвалой твоего Господа до восхода солнца и до захода, и во времена ночи прославляй Его и среди дня - может быть, ты будешь доволен".
Выпили за сказанное.
– Да, - снова ожил Апраксин.
– Знаменитое, так сказать,
– Апраксин задумчиво тронул зазвеневшие медали и ордена, заулыбался давним, но приятным воспоминаниям.
– Тут нам не до баб стало, кровь-то играет, душа выхода требует. Верите, тремя патрулями забирали! Заарестовали, конешно. Утром проснулись, вспоминать боязно. Союзникам морды понабили. Да за это нам точно порт Ванино светил всем разом. А обошлось. Сталину доложили, тот улыбку в усы спрятал и спрашивает: "Кому больше досталось?" Генерал английский ему под козырек: дескать, на наших вояк глядеть без плача нельзя. Тогда Сталин и говорит: нет, говорит, таких солдат, что в рукопашной схватке русских одолели бы. И Берии командует: наградить и на германский фронт отправить, определить всех в разведку... Так нас перед отъездом в том публичном доме два дня на халяву кормили-поили, а уж как бабы к нам относились!
– Апраксин хлопнул стопку, торопливо закусил и, выдохнув воздух, загадочно заключил: - Так вот оно бывает, целишь в задницу, а попадаешь в лоб!
– Бывает, - неопределенно сказал Ворожейкин, сооружая себе огромный бутерброд.
– Мы во Вьетнаме однажды...
Что у Ворожейкина было во Вьетнаме, осталось неизвестным, потому что где-то вдали вдруг послышался гул, казалось, будто дрожь настигла небеса и заколебалась земля под ногами, зазвенели стекла в окнах, затрепетали мелкой дрожью стены дома. Медленно волнения воздуха и земли успокаивались, а когда все уже стихло, примчался С востока дышащий жаром поток воздуха и ворвался в комнату, потно облизывая лица сидящих за столом.
– Что это?
– исцутанно спросил Степанов, обводя взглядом сидящих за столом.
– Кажется, что кто-то усомнился в происходящем, - сказал Кононыкин.
– Или силы вторжения показали свое могущество. Больше всего это похоже на далекий ядерный взрыв.
– Кто может бросить вызов могуществу самого Аллаха?
– спросил Магометов и сам себе ответил: - Никто. Ведь воинства небес и земли принадлежат Ему и никому более.
– Но Ему ли принадлежат воинства подземелий?
– шепотом сказал Кононыкин и толкнул в бок Ворожейкина.
– Ему ли принадлежат воинства чужих звезд?
– Воевать - дело неблагодарное, - возразил Магомет.
– Одни мучения для людей. Я недавно в Грозный ездил, до сих пор развалины стоят. Разве так можно? Разрушить разрушили, а построить опять забыли.
– Ты, Магометка, не дело говоришь, - покачиваясь, сказал Апраксин. Чечены в горах шашлыки жарить будут, а мы им город восстанавливать?
– Э-э, - замахал короткими ручками Коган.
– Вы так до драки дойдете. Ну, побомбили немного, поспорили. У меня претензии к обеим сторонам, я вайнахов, как русских, люблю! Мириться надо. Нельзя же
– Я сам русский вайнах, - мрачно сказал Магомет.
– В войну приезжали, говорят: "Ты вайнах? Отдавай сыновей Родину защищать!" А какую родину? Я в Чечне ни одного дня не жил, я в Семипалатинске родился, а всю сознательную жизнь в Царицынской области прожил. Что ж им, за басаевские деньги умирать? Пусть лучше россошских девок тискают. Здесь у них Родина!
– Родина у человека одна, - нравоучительно проговорил Коган.
– Вся беда в том, что русские себя тоже богоизбранным народом считают, а наши тесниться не хотят, рядом с Богом и так места мало!
– Вы такие, - сказал густо отец Николай.
– Во всем выгоду ищете. Даже в советские времена, когда у нас с Библиями плохо было, вы и на Боге норовили заработать, по таким ценам епархии литературу предлагали, в Аду не увидишь. Он махнул рукой.
– Что с торгашей возьмешь?
– Ишь, раздухарились, - подал голос Коняхин.
– Ничего, завтра вас помирят!
– Ссоритесь, - укоризненно сказал Магомет Магометов.
– Все ссоритесь. Где трое русских сидят - там ссора, где пятеро пьют - обязательно драка начнется. Зачем ссориться? Стол накрыт, шашлык скоро будет. Надо песни петь, ссориться не надо. Уверовавшие в достатке будут, а кто не уверует - будет в недостаче.
– Уверуешь тут, - саркастически заметил Апраксин.
– У тебя - Аллах, у жидов тоже свой жидовской Бог, даже у них, - он махнул рукой в сторону уфологов, - Бог вроде один, да на три лика.
– Если каждый вайнах - бандит, то каждый русский -. философ, - засмеялся Магометов.
– Всё в страданиях истину ищет. Завтра нам смысл жизни откроется. А что до Бога, то все мы, по сути, одному Богу поклоны бьем, только
зовем по-разному.
Выпили еще. Потом принесли румяно-коричневые шашлыки и под них тоже выпили по паре стопок. Попробовали спеть, но песня-не пошла. Настроение не соответствовало, хотя и выпито было уже немало.
Первым засобирался Коняхин.
– Спасибо, Магомет, - поднялся он.
– Но мне пора. Тепло у тебя за столом, но идти надо.
– Зачем обижаешь?
– поднялся и Магомет.
– Куда торопишься? Время, проведенное с друзьями за столом, Аллах не засчитывает в срок жизни.
– Пора мне, Магомет, - повторил Коняхин.
– Да и Апраксина до дому доведу. Глянь на него, совсем уже никакой. Раскис мужик, голова подушки просит.
– В войну хуже было, - ожил Апраксин.
– Сколько оно выпито? Мне такая доза, мужики, как слону дробина. Помню, в сорок четвертом в Польше были мы в местечке... под Белостоком... только от немцев из танковой гренадерской дивизии СС "Фельдхернхалле" отбились...
– Пойдем... мамонт, - сказал Коняхин, и подобие улыбки появилось на его темном морщинистом лице, а брежневские брови диковинно изогнулись, словно буден-новские усы.
– Там небось твоя старуха уже все бивни в крошку стерла, придешь домой, она тебя маленько за хобот-то потаскает!
Как-то получилось, что все вышли во двор проводить Коняхина с Апраксиным. Солнце стояло еще высоко, но рядом с ним горели миражи, повторяющие облик светила. Три солнца горело в выцветшей синеве небес, и каждое горело не хуже основного. На востоке, там, где находились полигоны Капустина Яра, чуть выше деревьев стояла багрово-черная полоса. Косаря над Царицыном уже не было видно, теперь над городом кружилась стая летающих тарелочек, маленькими металлическими звездочками поблескивая в солнечных лучах. На назойливых мух были похожи тарелочки. Или на пчел, собирающих не- -ктар со степных цветов.