Время Бояна
Шрифт:
— В последнее время в печати появились голоса о том, что писателям нужно объединяться в некое общее движение, в одну организацию. Ваше отношение к этой идее?
— На эти распады в нашей писательской среде я смотрю следующим образом. Вот допустим, я вижу знаменитого прыгуна. Спортсмена, которого знает вся страна, мирового рекордсмена. А я иду и вижу, что этот чемпион прыгает в песочнице детской, где забавляются двухгодовалые ребятишки. Конечно, первое, что я подумаю — он играет, а если я увижу, что он этим занят всерьез, я подумаю: точно, с ума сошел. Вот и мы сейчас занимаемся детским делом. В 30-х годах это всё уже было, и каких только группировок не возникало: рапповцы, «Перевал», лефовцы, «Настоящее» и т. п. Всё это не зря же потом провалилось! Да, могут быть течения, разные группы. Но литература в русском народе всегда занимала ведущее место, она шла наравне с храмом. Наравне с молитвой слово шло. И оно будет, и даже если будет погибать русский народ, все равно оно будет, и он умрет под этим словом,
Поэтому я считаю, что процесс объединения надо вести державной рукою, негрубо, но властно и красиво. Далее. Надо начинать не с этих похлебок недосоленых — каких-то жалких призывов, написанных со скрипом. Нужно говорить так: столько-то издательств отобрано, столько-то разрушено, столько-то домов творчества разворовано, столько-то продано. В чьих руках эта собственность? Надо сначала опубликовать список, кто где сидит, кто чем распоряжается и кто что ворует. А потом речь вести о манифесте. А то может быть так: воры объединятся, а нам будет еще хуже. Потому что физиономия литолигарха очень часто похожа на физиономию Березовского.
— Вы преподаете в Литинституте, руководите Высшими Литературными Курсами. Скажите, что может сделать государство (и должно ли оно что-то делать) для подготовки писателя? Или мы должны отказаться от этой идеи и ссылаться на то, что Лев Толстой в XIX веке в Литинституте не учился?
— У нас сейчас при разграбленном нашем горе — даже горе наше разграбили! — не говоря уже о счастье, мы его и не видим; надо опираться на возрождение Союза писателей, на создание литературных объединений. Чтобы человек смолоду, с юности привыкал к тому, что он любит. Музыку ли он любит, литературу ли, живопись… Ведь все ведущие писатели так или иначе с юности были связаны, но они были заняты работой, службой, и не забивали себе мозги, что они сразу станут Лермонтовыми. А что сейчас? В 17–18 лет вчерашние школьники приходят в Литинститут. Здесь очень много пустых и очень много несчастных людей — они никакие ни литераторы. Я даже по ВЛК, где идет более старшее поколение — члены Союза писателей, люди с жизненным опытом, вижу, что за это десятилетие, когда мы выбили из рук книгу, когда мы лишили людей ощущения предчувствия призвания — уровень подготовки студентов и слушателей очень упал. Это ведь очень важно, чтобы человек в юности, в молодости почувствовал — он будет писателем, или инженером, или художником! Это очень важно! А сейчас, если деньги есть, так вот даже я, на седьмом десятке, могу в балет пойти. Олигарх даст деньги и я пойду в балет, буду танцевать! У нас всё разбито.
Да, самонадеянность была и при советской власти. Много шло слабых книг, много кормилось слабых писателей. Но это шло от щедрости, от незаботы власти в этом плане. Поэтому я не вижу, конечно, трагедии, если исчезнут Высшие литературные курсы или наш Литинститут. Сильный писатель всегда пробьется. Но при одном условии: при условии возрождения во Дворцах культуры, школах, библиотеках всего нашего культурного богатства, наследия, которое веками складывалось… Мы говорим о Льве Толстом, о XIX веке. Но откуда пришел Алексей Кольцов? Откуда пришел Никитин? Ну, а что Бунин был очень богат? Господи, да любой наш богач может всю усадьбу Пушкина скупить, фуражку скинет, хлопнет её оземь и скажет: что же я такой нищий?! Нет, народ наш не был брошен. Посмотрите биографию Лермонтова — эти колыбельные, эти песни, откуда же он их брал? А сказки наши кто сочинял? А художники? А композиторы? А полководцы? Адмиралы наши, которые моря трясли! Откуда же они пришли? Разве все они — из аристократов? У народа нашего всегда была культура, прерывать ее не надо. И не надо заменять наш народ!
— Настоящий писатель всегда чутко отслеживает народную жизнь, всматривается в неё. Что вы можете сказать о сегодняшнем дне?
— Когда у народа отбирается, вышибается из рук труд, или когда у народа, у человека труд становится обесцененным, то через два-три года этот человек может просто наплевать на бывший свой труд и бывшую свою любовь к труду. Он может на прокорм, чтобы прокормить себя, даже уже какими-то лживыми методами добывать. Народ может не только разлюбить свой труд, он может даже оравнодушиться, часть какая-то народа оравнодушиться… Возьмите Льва Толстого, Бунина, Достоевского, а уж о Лескове и говорить нечего, Шолохова, Леонова и посмотрите — мастер, руки его заботливые, которые картошку выращивают, пшеницу, руки, которые Буренку доят, как они воспеты, боже мой! Даже в поэзии — ведь наравне с любимой женщиной труд у нас воспевался. Слово-то какое — грубое — «труд», как «табак», допустим, а посмотрите, какая ласка в нём! Государство на этом держалось! Мать какая трудолюбивая, морщины какие её трудолюбивые! Труд и молитва! Это равное дело: молиться и трудиться. Мы же всё это настолько оплевали… И поколение у нас идет не только безнравственное, не только равнодушное, оно физически идет ущербленное, понимаете?! Ведь книга пропагандировала не просто: ах, Петя, тебе 16 лет, ты делай физзарядку или ходи на лыжах, спортом занимайся. Такой дури не было! А в книге пропагандировалась аккуратность великая во всём: от того, как я обращаюсь к матери и до того, как я вскакиваю на коня, от того, как я ухожу на фронт и до того, как я иду в атаку, чтобы не убили мою Родину — не отобрали у меня,
Мы, отобрав книгу, отобрали у наших ребятишек ответственность. Помню, «Мартина Идена» Джека Лондона я прочитал совсем мальчишкой. Я два года был под впечатлением, а к 17 годам я был взрослым от этой книги! От того, как шел человек к призванию, как он море любил, как невесту свою любил!.. Красота какая, понимаете?!.. А когда я дорвался до Льва Толстого и других русских классиков, меня вообще было уже невозможно переделать! Но ведь таких-то миллионы! А мы им что суем? Выходит на сцену актриса, самоуверенней, чем вице-премьер Матвиенко, и поёт — держит рядом свою дочку, ей на вид лет 14 лет, хлопает её по шее и кричит: мы с тобой женщины, я знаю, что ты вчера стала женщиной! У нас в семье две женщины! Ну тогда уж надо доводить дело до конца и микропубличный дом организовать!..
С нашим народом идет великая борьба, глухонемая борьба. Какой ТВ-канал не включишь — одно и тоже, одно и тоже — а когда начинаешь суммировать и анализировать, то всё это не наше, русскому народу это всё как укус гадюки в его душу и тогда думаешь: Боже мой, какие же мы предатели, какие же мы мерзавцы! Какие же мы изменники и как же мы виноваты перед крестами, перед обелисками, перед всей землей русской, где каждый колос уже криком кричит нам: не-го-дяи!..
Единственное, что в этом горе меня иногда охлаждает, это мои думы. Я думаю: вы, отобравшие у нашего народа всё, вы, копавшие своими кровавыми руками под отремонтированные ботинки тети Матрены, чтобы землю вырыть из-под её ног и увести, отобрать; вы заплатите ужасной карой! Потому что когда-то ваши дети очнутся, а вокруг вашего дома в школах, на грядках, везде, куда вы не ступите и везде, куда не ступит ваш ребенок, не будет уже ни одного русского слова звенеть и православного лица вы не найдете… Потому что Бог карает не только преступника, но и тяжело карает его детей, внуков и правнуков. Вы это запомните, это придет, если с русским народом вы так кроваво и так жестоко прощаетесь!..
— В ваших словах звучит такая боль…
— Менделеев, Ломоносов, — я хотел сказать — патриоты, — и раздумал, потому что теперь патриот — это тоже шовинист. Фашист. Патриот — это расист, ну, в общем, каждый русский — это Гитлер. Во как мерзавцы пытаются нас опозорить и пытаются раздавить нашу любовь к Родине! А эти великие русские патриоты так свободно говорили! Ломоносов размышлял: мы такая огромная ширь имперская, что можем целые народы расселять по Сибири и Дальнему Востоку. Что нас будет минимум 500–600 миллионов к 2000 году. Я думаю, что если честно посчитать, 100 миллионов русских в России уже нет.
И вот посмотрите, как мы извертелись все перед матерью своей, перед дедами, бабушками, прадедами, лежащими в могиле. Мы раскидали народ. Подарили мы 35 миллионов, рассеяли их по миру, а говорим 25. А я считать тоже умею и не только я, у меня есть друзья-ученые, которые этим ежедневно занимаются. Мы знаем имена тех, кто погребает русский народ. И они безвестными, эти «герои», не останутся. Не я один, нас тоже может быть, тысячи и тысячи плачет, видя, как умирают русские. А ведь можно было нашим властям обратиться к невесте, к сестре, к любимой, к жене, к женщинам, обратиться к каждой семье русской, что несмотря на эту нищету, вы как-то соблюдайте ну хотя бы заповеди Христа и не думайте, что вы призваны только сами себя блюсти и всё!.. Мы должны оставить поколение, продолжение рода, ведь цель человека — не в том, чтобы на себе замкнуть жизнь, убить жизнь!.. Жизнь же дает Вселенная, природа дает жизнь; Бог дает и следит за этой жизнью. Ты не имеешь права, если ты здоровый человек, физически надежный человек, ты просто не имеешь права замкнуть только на себе свою жизнь!.. Она же не твоя, она принадлежит тому голосу, что ты в душе несешь! Но у нас этого нет.
Я вот смотрю на многих сенаторов и депутатов, конечно, многих я уважаю, а вот к другим я бы подошел и очень громко постучал бы по их лбу. И сказал бы: «Дядь! Когда ты начнешь о чем-нибудь печалиться?! Или ты никогда не начнешь?» И у меня такое ощущение, что тогда робот чугунный мне медноголосо и торжественно ответил бы: «Ни-ког-да!»
— Каковы, на Ваш взгляд, причины трагедии русских в XX веке?
— Если бы не этот лживый, базарный, самовлюбленный, ограниченный, хитрый, жестокий интернационализм, мы бы выжили, и русский народ был бы сильным физически. И большим. Почему вот, например, не говорить: как хорошо — татарин ко мне приехал, красивый, язык у него какой!.. Ну ведь Муса Джалиль не мог же быть не татарином — сильный, красивый, только татарин может быть таким звенящим, летящим таким!.. Разве это плохо? А у нас встает политик в ранге министра, премьера, президента: мы выбираем не по национальному признаку!.. А по какому ты выбираешь?!.. Почему ты не говоришь, что национальность — это величайшее достоинство! Неужели все народы, если бы их какой-нибудь волшебник уместил под могучей, мокрой бородою Карла Маркса, неужели они были бы счастливы как перед кашей дети?.. Неужели так?