Время бросать камни
Шрифт:
Голоушин понравился Дмитрию Наркисовичу. Невысокого роста здоровячок интеллигентной наружности, с крупными чертами лица, живыми, блестящими глазами, он походил на преуспевающего молодого адвоката или инженера. Рассказывал студент о себе сдержанно, чуть иронично и, как показалось Мамину, не о всем, о чем-то и умалчивал.
Почти год продержали его в заключении, на допросах интересовались главным образом
— Думал получить диплом и осесть где-нибудь в России агрономом или управителем небольшого помещичьего хозяйства, стать поближе к народу для облегчения его страданий.
— Какая же это близость? — сказал, усмехаясь, Мамин. — Помещичьи и крестьянские интересы далеки друг от друга. Тут ведь так: если соблюдать владельческие интересы — с крестьянством без столкновений не обойтись; будете облегчать положение работников — возникнут конфликты с владельцем.
— Да ведь какой будет владелец. Может, удастся найти общий язык.
— В доброту владеющих капиталами у меня веры мало, — заметил Дмитрий Наркисович. — Ну, да ладно. Как же вы теперь дальше?
— Полная неопределенность, — сказал гость, разводя руками. — Обрезали гужи, но дорогу к народу не закрыли.
Они заговорили о всеобщей гнетущей обстановке в стране. Достаточно пустякового повода, а порой обходятся и без него, для привлечения к дознанию. Это не может не вызвать ответной реакции в обществе. Царизм сам активизирует силы сопротивления своему строю.
В необходимости и неизбежности перемен в России Мамин был убежден. Но какими путями они совершатся? В его студенческие годы молодежь уходила «в народ», листовками и брошюрами пыталась поднять неграмотный люд на сопротивление властям. Но народ их не принял, да и не мог принять. Попытки мирной пропаганды карались каторгой и ссылками.
Репрессии породили более активные формы борьбы — террор. Но и это ничего не дало, кроме усиления жестоких полицейских мер. Какими путями пойдет дальнейшая борьба за права народа, в какие формы она выльется? Маховое колесо истории может лишь на время замедлить ход, но все новые и новые силы будут толкать, приводить его в движение.
О себе Мамин думал, что его главной
Он проводил гостя, печально размышляя о том, как сложится судьба этого юноши: не разочаруется ли он, лицом к лицу столкнувшись с народом? Сколько уж видел Дмитрий Наркисович таких, не выдержавших реальной жизни.
…Словно угадав в Мамине возможного соратника по литературным делам, Салтыков-Щедрин уже откровенно делился в письме своими многосложными тревогами, связанными с ведением журнала во все более жестоких цензурных условиях. Тревожило его и отношение читающей публики к литературе — как страусы, прячут свою голову в песок, надеясь таким образом уйти от действительности.
Поздравляя далекого екатеринбургского автора с Новым, 1884 годом, сообщая, что в первую книжку журнала включены девять глав «Горного гнезда», торопя с присылкой окончания, Салтыков-Щедрин писал, что для него новый год начался невесело — арестом ближайшего сотрудника Кривенко. И добавлял, что хотя «ничего особенного из этого ареста не выйдет, но все-таки Вы можете понять, как невесело мое положение как главного редактора, у которого из-под носа берут самых необходимых сотрудников». Посетовал и на то, что уже второй год как заметно редеет количество подписчиков на «Отечественные записки», а силу набирают такие дешевые журналы, как «Нива» и ей подобные. «Чувствуется какая-то усталость всюду: книга не интересует, всякий выписывает или газету, или иллюстрированный журнал», — горько констатировал сатирик.
Мамин же, окрыленный успехом и доверием Щедрина, был полон молодого боевого задора. Он хотел и мог всколыхнуть, расплескать уютное болотце обыденщины — приют «усталых духом». Сознавая себя еще не мастером, а подмастерьем в литературе, он говорил о себе: я — рядовой солдат и горел желанием биться, воевать с несправедливостью, с кромешной тьмой тогдашней России.
1969—1974 гг.