Время черной луны
Шрифт:
Ее всегда успокаивали ритмичные звуки. Когда под рукой не оказывалось барабана или кувшинчика уду [2] , который когда-то давным-давно она купила на фестивале этномузыки в Питере, ритм запросто выбивался ладонями или кончиками пальцев на любой подходящей поверхности. Сейчас, после этой ужасной прогулки на пустырь, душевное спокойствие нужно было Лие как никогда. Сейчас половина седьмого утра – слишком рано для тамтамов. Соседи не поймут и не одобрят.
Легкий хлопок по столу правой рукой. Пауза, два удара левой. Пауза, и опять правой… Ошибается тот,
2
У д у – общее название для множества разновидностей глиняных инструментов, представляющих собой глиняные горшки с двумя отверстиями.
Ритм рождался в муках, выбивал из напуганного, измученного тела страх, разгоняя остатки ночного кошмара, исцеляя. Лия уснула еще до того, как в звонком утреннем воздухе растаяло эхо последнего удара.
Сон был глубокий, без сновидений, но короткий. Когда Лия открыла глаза, часы показывали всего лишь половину десятого. От неудобной позы – нечасто приходится засыпать за столом – шея затекла и болела, но в голове была блаженная пустота, не омрачаемая ни дурными воспоминаниями, ни страшными мыслями. Только где-то на периферии сознания тихо отбивал ритм крошечный джембе, тот самый, который она когда-нибудь обязательно купит.
В распахнутое настежь окно ворвался свежий после ночной грозы воздух. Утро было таким ярким и жизнеутверждающим, что одним своим существованием отрицало все ночные кошмары, делая их прозрачными и нестрашными. Такое утро – самое подходящее время для того, чтобы попробовать начать жизнь заново, с чистого листа. У нее просто нет другого выбора: либо постараться забыть, либо помнить и медленно сходить с ума от своих воспоминаний. Когда вернется Анатолий Маркович, можно рассказать ему. Не все, но кое-что. Например, о провалах в памяти. Вдруг это что-то наследственное, может быть, она уже ступила на ту же самую дорогу, которая привела маму в психиатрическую клинику.
Не думать! Не сейчас. Сейчас надо выбросить мешок с грязной одеждой, выпить чашку кофе, привести себя в порядок и топать на работу. Повезло, что сегодня у нее вторая смена, есть время собраться с мыслями и силами для новой жизни. И засиживаться на работе допоздна она не станет ни за что на свете, и через пустырь больше никогда не пойдет. А еще прямо сегодня позвонит Владу Ворону, скажет, что принимает его предложение. Коль уж начинать новую жизнь, так сразу на всех фронтах.
От мусорного мешка пахло гарью. Никакой полынной горечи не было и в помине. Вот ведь даже запах ей вчера примерещился. Лия завязала пакет на узел, держа перед собой на вытянутой руке, и вышла из квартиры.
– Лиечка. – Голос приторно-сладкий и до зубовного скрежета знакомый, хоть не оборачивайся. Да попробуй не обернуться, хозяйка сладкого голоса потом жизни не даст. – Лиечка, что-то давненько я тебя не видела.
– Я из города уезжала, Евдокия Степановна, только сегодня утром вернулась, – Лия широко улыбнулась соседке, своим дородным телом перекрывшей ей пути к отступлению. Вот невезение, приходится жить на одном этаже с первой сплетницей подъезда.
– А давно вернулась-то? – Соседка недоверчиво сощурила густо подведенные глаза. – Что-то я не слышала, как дверь хлопала.
– В шестом часу утра, – Лия пристроила мусорный мешок на пол. – Автобус пришел в пять.
– Так ты с автовокзала пешком шла?
Вопрос, на первый взгляд вроде бы обыденный, показался Лие подозрительным. Какая разница, шла она пешком или добиралась до дома общественным транспортом? Тут до автовокзала всего двадцать минут ходьбы. А если через пустырь, так вообще десять. Через пустырь… Ключи заскользили во взмокшей ладони и с громким бряцаньем упали на бетонный пол.
– Нет, меня знакомый подвез, – Лия подобрала связку, украдкой вытерла ладонь о брюки.
– Хорошо, что подвез. – В голосе соседки слышалось нескрываемое разочарование. – А то в последнее время пустырь этот, будь он неладен, стал совсем гиблым местом. Представляешь, в пятницу ночью там девушку убили. Прямо насмерть! Сначала, конечно, изнасиловали, а потом топором по голове рубанули – и все дела! – Евдокия Степановна взмахнула рукой, демонстрируя, как именно насмерть убивали девушку.
– Сама-то я не видела, но у Елены Дмитриевны, соседки из тридцать пятой, в милиции племянник служит, так вот он рассказывал, что девчушка была такая молоденькая, светленькая, в платьице красненьком. Ой, Лиечка, я как услышала, так обомлела! На тебя, грешным делом, подумала. Ты же у нас и молоденькая, и светленькая, и красненькое платьице, кажись, у тебя имеется.
– Что вы, Евдокия Степановна! – Рот наполнился давешней полынной горечью. – Вот же я, целая и невредимая.
– Вижу, Лиечка. Ну и слава богу! Ты смотри там поосторожнее, а то ж молодежь сейчас какая пошла?
– Какая? – спросила Лия, безуспешно пытаясь попасть ключом в замочную скважину.
– Глупая! Вот какая! Ничего-то вы, молодые, не боитесь, ни о чем-то вы не думаете. Шастаете по ночам где ни попадя в непотребном виде.
– Я не шастаю, Евдокия Степановна. – Наконец-то ей удалось справиться с замком. – Меня вообще на выходных в городе не было.
– А платье красное? – зачем-то уточнила соседка. Словно того факта, что Лия стоит перед ней живая и в полном здравии, ей оказалось недостаточно. – У тебя же есть платье.
– Есть, – Лия кивнула, – только оно сейчас в химчистке. – Вы меня простите, Евдокия Степановна, мне спешить надо, не хочется на работу опаздывать.
– Что у тебя там так паленым пахнет? – Соседка потянула носом, будто ищейка. Вынюхала… Да что ж она никак не уймется!
– Я на пикник ездила, вот одежда дымом и провоняла.
– Зачем же ты ее сразу на помойку? – Тонко выщипанные брови соседки взлетели вверх в неподдельном изумлении. – Постирала бы.
Ох, как же тяжело врать на ходу…
– Не всю одежду, а только ветровку. Я ее испортила нечаянно, в краске испачкала.
Сейчас эта выдра спросит, откуда на пикнике краска…
Не спросила, лишь с неодобрением покачала головой, но потом, по-видимому, вспомнив что-то важное, расплылась в неискренней улыбке.
– А у вас на пикнике вчера тоже гроза была? – поинтересовалась она как бы между прочим.