Время дальних странствий
Шрифт:
Недаром говорится: чтобы узнать цену чему-нибудь, надо это потерять.
После Новосибирска я начал было подниматься утром первым. Но уже на второй раз Николай Николаевич, слыша, как я мучаюсь с примусом (мешал повреждённый палец), сказал:
– Ну, отдежурил, и ладно. Инвалид.
Теперь он всегда распалял примус и разогревал заледеневшие за ночь похлебку и чай.
Плоские низины Западной Сибири стали как бы коробиться. Словно великан тяжело прошёлся здесь, вдавливаясь и вспучивая землю. Начались сопки. Они становились всё выше и круче, вытягиваясь хребтами. Горы были запорошены
Наш состав тянули два паровоза. Мы приближались к Байкалу.
Я захватил две книжки об этом озере. Стояли солнечные дни. Я забирался в кабину автомобиля, которую нагревали солнце и моё дыхание до пяти или десяти градусов мороза.
С особым удовольствием перечитывал я первые описания озера, ощущая на губах сладость старинной русской речи:
«Лежит Байкал, что в чаше, окружён каменными горами будто стенами и нигде же не отдыхает и не течёт, опричь того, что из него течёт Ангара-река…»
Миновали Иркутск. Вечерело. Из-за сопок открылась багровая Луна, словно ссадина на небе. Своими очертаниями она напоминала Байкал.
Я стоял на платформе, прижавшись к борту машины. Морозный ветер полосовал лицо.
Луна утонула в облаке. Стало темно. Справа торчали чёрные скалы. Слева, за обрывом, угадывалась просторная низина.
Состав врезался в тоннель. Гулко загремели колеса и буфера. Вой паровозов ударил в уши, дым сдавил горло…
Вынырнули из туннеля. Отдышался. Справа по-прежнему скалы. Слева вверху вспорол облака острый серп Луны. Низина под нами замерцала и…
Вновь туннель, грохот, гарь…
И так из туннеля в туннель, ночью, в пробиваемом ветром полушубке, со слезами, замерзающими на ресницах, мчался я мимо Байкала, безнадёжно вглядываясь туда, где за изменчивым пологом тумана скрывалось самое замечательное озеро в мире.
Угрюм-река
В начале марта мы прибыли в Читу. Для нашего отряда на окраине города было арендовано помещение в деревянном доме. Во дворе поставили машину и отправились в баню.
Там выяснилось, что у нас нежно-белого света кисти рук. Всё остальное тело было смуглым, как тело шахтёра, вылезшего из забоя.
Запись в тетрадке.
Чита (20 дней спустя).
Прибыли в день выборов. Первым делом – в баню. Там убедились, что телом более смахиваем на негров. Только кисти рук белые и холёные. Это потому, что они служили нам, кроме ложек, столовыми приборами.
Здесь есть улицы: Подгонная, Лесная, Песчаная. Таких названий достойны многие местные улицы. Нет названия «Пыльная» возможно потому, что все улицы такие. Часть Читы называется Островом. Причина этого не разгадана. Тайна ждёт неутомимых исследователей: географов, океанологов, геологов, психологов (практически, достаточно только последних). Впрочем, только физически развитый человек способен переплюнуть реку Читинку.
Можно считать Читу курортным городом. Этому способствует сухой климат и обилие грязи, целебные свойства которой ещё недостаточно изучены. Чита – город контрастов.
В Монино есть высотное здание, превышающее любую постройку Читы. Оно подобно Эйфелевой башне, и в простонародье зовётся Водонапорной. Зато в Монино нет площади, ресторана, забегаловок и вытрезвителей, и взрослому населению негде проводить свой досуг. Милиции в Монино тоже нет, зато есть порядок, в отличие от Читы. Кроме того, есть в Монино водопровод и канализация, чем обделена значительная часть Читы.
Говорят, надо сочетать умственный труд с физическим. В Чите я их сочетал. Главная работа – сидеть в Геологическом управлении, изучая отчёты разных экспедиций и выписывая из них всё, что относилось к редким металлам, делая выкопировки. Отчёты были толстые, многотомные, совершенно секретные.
По стилю геологический отчёт заметно отличается от художественных сочинений. Многие из них были насыщены цифрами и графиками, смысл которых был для меня смутен. Путался я в бесконечных схемах, картах, чертежах и разрезах, как щенок в незнакомой квартире.
Нечего сказать: приехал за тридевять земель в Забайкалье, чтоб киснуть в четырёх стенах! До обеда, как говорится, борешься с голодом, а после обеда – со сном.
Временами прибывало из Москвы снаряжение. Его требовалось перевозить со станции на склад. Тут уж не задремлешь!
Мне нравилось угадывать характер каждой вещи, прилаживаться к ней, соразмеряя свои усилия с её формой и весом. Тяжёлые мешки перекидывать через плечо, как кувыркают своих противников бравые киногерои. Ящики переносить, прижимая к животу, от чего ноги идут вразброс, как у конькобежца.
Часть снаряжения следовало переправить на север, в поселок Ципикан, где находилась база одного нашего отряда.
Выехали 5 апреля, утром. Ворчал наш ГАЗ-63, взбираясь на пологие сопки. Ворчал и Николай Николаевич:
– Полтыщи километров… А если что? Сезон кончился. В эту пору только дураки ездят.
Мы ехали именно в эту пору. И ругали начальников. Так уж положено. С ними от этого ничего не случится, а нам облегчение. Говорят, на японских фабриках ставят резиновые чучела хозяев. Обиженные рабочие могут бить их (чучела) палкой. Вот и мы как бы били чучела своих начальников.
Сопки вдали были светлые, с чёрными каёмками, будто вырезанные из картона. Приближаясь, они медленно поворачивались, открывая затенённые склоны, и становились выпуклыми.
Шоссе стало петлять, поднимаясь на Яблоновый хребет. Неожиданно стемнело. Через дорогу наискось заструилась позёмка. Началась пурга. Снежинки, словно притягиваясь к машине, липли к стеклу.
Снежный хоровод то и дело сбивал нас в кювет.
За день проехали совсем немного. Заночевали в селе Романовке, со всеми удобствами, в просторной деревянной комнате. До поздней ночи стучало домино, всплывали к потолку клубы папиросного дыма и хохотали на скрипящих кроватях заезжие шоферы, развлекаясь анекдотами.