Время дождей
Шрифт:
Не прошло и часа, как он уже разговаривал по телефону с профессором, потом с Поздновой.
Профессор тоже слышал название Починка.
— Речь шла об иконе. Об очень редкой иконе, находящейся в этой деревне…
Позднова ушла от прямого ответа:
— Большой Починок? Глухомань, бездорожье. Мне пришлось бывать…
Ненюкову почудились настораживающие нотки.
— Комары?
— Пропасть, Владимир Афанасьевич! Болота вокруг!
— Там что? Частное собрание икон?
Ответ он услышал не сразу.
—
— Редкая?
— Уникальная. «Святой Власий».
— Тордоксы?!
«Снова Тордокса!… — Для Ненюкова наступила пора везения. — Срочно ехать! Гонта может выезжать уже завтра!»
— Как вы добирались туда, Ассоль?
— Через Каргополь. Дальше пешком.
— И вы не сказали — кто владелец иконы?
— Фадей Митрофанович Смердов, пастух. — Она помолчала. — Не собираетесь ли к нему в гости?!
— Пока не решил…
Он позвонил в управление, потом Гонте:
— Завтра выезжаешь…
Ничто, казалось, не предвещало осложнений.
Кремер выехал ночью, он опередил Гонту на сутки.
Из Ухзанги до Торженги Кремер шел на лыжах — с приличной скоростью, ровно, почти не снижая темпа. Ходить на лыжах он умел…
Глава вторая
ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ТОРЖЕНГЕ
Кремер шел, накатывая легко, как в студенческие годы, когда декан вывозил весь курс на лыжах в Привалово. К поездкам начинали готовиться загодя, но накануне погода обычно портилась, выезжали в метель либо в дождь. За пять лет выработался несложный ритуал вылазок — гонка, костер, гитара. Перед возвращением в Москву полагался дружеский ленч, трапеза. Декан угощал ближайших учеников кофе из термоса и читал тихо, почти шепотом:
«Плывут облака, все белое солнце закрыв. И странник вдали забыл, как вернуться домой…»
Темнеть, казалось, начало сразу, как только Кремер вышел из Ухзанги. Дважды пришлось делать привал, проверять, не сбился ли с пути.
«Я назад обернулся, глянуть на дом родной. Но большая дорога тянется в пустоте…» В шестом веке Сяо Тун включил «Девятнадцать древних стихотворений» в знаменитый «Изборник» — с тех пор они обошли мир.
Торженгский погост открылся внезапно, на фоне сумерек, — шатровая стройная церковь и оставленная жителями деревушка. У домов в довольно крупное даже для этих мест озеро впадал маленький незамерзающий родничок. Кремер зачерпнул пригоршней воды — живые, как ртуть, капли сразу же разбежались на ладони.
С пригорка смотрела олонецкая изба со множеством окошек, балкончиком на резных балясинах и широким бревенчатым накатом, ведущим на второй
— Блестяще совершенно! — Кремер не заметил, что повторяет выражение, которое находил пустым и бессмысленным.
Он свернул к избе, сбросил лыжи, прошел внутрь. Дверь привела в огромные, высотой в четыре-пять метров сени, затем в низкий, с печью без трубы, зал. Древняя печь была посажена в ящик, как в сани, черный от копоти потолок казался еще ниже.
Кремер осмотрел летние комнаты, прошел вниз, в зимовку, — с иконами в углу и выщербленными лавками вдоль стен. Иконы бросались в глаза — облупившиеся, но не старые. Изображения святых были наклеены на дощечки, обнесены станиолевым окладом.
Зимовка была оставлена людьми много позднее, чем летняя изба. В маленьких, чтобы не выпускать тепла, оконцах просвечивало скучное сероватое небо. Стены желтели клочьями старых газет. Кремер провел фонариком по заголовкам: республиканская Испания, бесчинства американских военнослужащих в Австрии, недостатки очередного школьного учебника физики.
В толще бумажных пластов гудела эпоха.
Несколько газет валялись на полу, Кремер поднял одну — обрывок «Литературной газеты». В глаза бросились строчки: «Адам и Ева не будут последними. Автор дискуссии о проблемах рождаемости отнюдь не настроен пессимистически…»
Кремер читал эту статью незадолго до отъезда из Москвы, газета была недельной давности. Оборванный нижний край был брошен здесь же, рядом чернел затвердевший от крови носовой платок. Кровь Кремер увидел и на стене, над головой.
«Могла бы получиться стройная версия: убийство без трупа, — подумал он, — совершено, как всегда, родственником или знакомым убитого. Подозреваемый — выше среднего роста, пользовался носовым платком, курил… — Кремер поискал на полу и сразу нашел. — Сигареты «Визант» с фильтром. Убийца читал «Литературную газету», интересовался проблемами демографии… Какая чушь!»
Человек был мертв.
Он лежал у самой церкви, лицом вниз, выбросив вперед правую руку, будто перед смертью ему предстояло плыть кролем. Занесенная снегом телогрейка чернела рядом.
Кремер так и остался на лыжне, в том месте, откуда увидел труп.
Над Торженгским погостом кружили галки. Их были сотни, может, тысячи. Никогда Кремер не испытывал такого острого ощущения нереальности происходящего: непривычные глазу очертания шатрового храма, труп за оградой и на месте убийства он сам, одинокий артист на сцене огромного пустого театра…
— Эй! — крикнул Кремер. — Кто-нибудь! Человека убили!
Галки закрыли небо. Никто не отозвался.
Кремер присел. Теперь он не видел человека за кустами, а только снег да пологие линии озера сквозь резную рамку крыльца.