Время дождей
Шрифт:
— А возьмите Терезу Эмбер или игуменью Митрофанию!
Тема классических мошенниц показалась Ненюкову надуманной, почти неправдоподобной. Он поискал в карманах, нашел записку, переданную одним из клайчевских инспекторов:
«Мацура, на имя которого поступила телеграмма «Ребенок здоров», в гостинице «Холм» не проживал, в других гостиницах не значится».
Порвал ее, снова сунул в карман и понял, что ищет сигарету. В уголовном розыске всегда кто-нибудь да бросал курить или собирался бросать. Ненюков не курил
«Если так пойдет — в конце пути я смогу точно сказать, сколько суток мне удалось продержаться…» — Он вздохнул.
От стойки, неся чашечки с кофе, подошли понятые — Кремер и обе женщины. Он подвинулся, давая место:
— Милиция помешала вам отдыхать…
— Успеем, — женщины принужденно улыбались.
— Раньше бывали в Закарпатье? Нравится?
Ответ он знал: старый замок, спускающийся к знаменитому источнику парк. Кажется, время замедляет здесь свой стремительный бег. Или что-то в таком роде. Но женщины промолчали.
— А вам? — Он обернулся к Кремеру.
— Бывший замок Шенборна-Бухгейма сохранился лучше… — Кремер не договорил.
Ненюков допил кофе, сказал:
— Шенборны боролись против здешних владельцев, уничтожили Нижний парк, фонтаны… Организация фашистского лагеря в замке — несомненно результат интриг Шенборнов.
— Чинадеевский замок был тоже превращен в застенок, — заметил Кремер.
— Мне говорили. Вы следите за съемками? Как раз снимают эпизоды «эвакуации» лагеря… Ваш балкон куда выходит?
— К ротонде.
— В парк?
Гонта подошел к столику, лицо у него было порозовевшее с мороза:
— Извините! Владимир Афанасьевич… — Он показал на окно.
Старший оперативной группы, разыскивавший в снегу орудия взлома, в полушубке и в валенках, направлялся по аллее в замок, в руках он нес стальной прут, его помощник на ходу упаковывал металлоискатель.
— Куски арматуры, другого орудия не было, — шепнул Гонта. — Валялся в сугробе у бывшего конного двора. Я проверил: рядом на стройке их сколько угодно…
— Значит, знали, что другого не понадобится. Знали о проеме в потолке.
Первыми в машине с передвижной лабораторией уехали эксперты, потом работники прокуратуры. Еще раньше в двух «газиках» увезли служебно-розыскных собак.
Обитатели гостиницы, мосфильмовцы, обслуживающий персонал толпились в вестибюле, обсуждая случившееся.
— А есть и такие… — старичок администратор выбрал слушателем Кремера, — у них и образование, и специальность — трудись, дерзай! Но нет… Не приведи, пречиста дева! — С высокого табурета перед конторкой он набросал Кремеру бесхитростную схему:— Проклятая жажда золота. Идут на все. С матерыми преступниками конкурируют, даже верх берут.
— Верх?
— Вот именно! У них же все подчинено цели.
После осмотра Ненюков поднялся в номер, позвонил следователю — он обещал прийти, как только освободится.
Заварил кофе. С чашкой в руке подошел к окну.
От Холма вела узкая улочка. С одной ее стороны смотрели на дорогу одинаково аккуратные домики с красными черепичными крышами, с другой — тянулся откос. Кое-где в окнах уже виднелись огни.
«Сегодня много легче, чем после первой кражи…» — подумал Ненюков.
Улики, оставленные преступниками у профессора — фотографию старика на завалинке, обрывок письма с упоминанием Тор-женки, блокнот с номерами телефонов, — тщательно проверяли, но в них не верили с первого дня.
Было трудно предположить, что кто-то в массу телефонных номеров вписал один, важный — другие же лишь для того, чтобы сбить преследователей с толку.
Удача пришла случайно, потому что Холодилин и Ненюков решили не отказываться от проверки до конца.
Телефон старухи Ковригиной и ее дочери упоминался в начале последней сотни. Ненюков приехал к ним под вечер хмурым февральским днем. Пожилая женщина молча открыла дверь и ушла в кухню. Она, видимо, стояла там, когда Ненюков позвонил. Света не зажигали. Из окна виднелась незастроенная пустошь у Электролитного проезда, освещенная вывеска клуба «Металлург». Дальше, за домами, полыхала труба медеплавильного завода, необъятная даль при теперешней интенсивности застройки.
— Раньше пецьки утром топили, — обернулась Ковригина, — теперь, видать, и ноцью топят!
Мысль эта, видно, приходила не раз — женщина высказала ее со сдержанной силой старческой убежденности.
— Любопытный у вас выговор. — В справке, составленной отделением милиции, значилось, что старуха недавно приехала к дочери из Архангельской области.
За пустошью кружили белые дымы и таяли между линиями высоковольтной связи у Котловского кирпичного завода.
— Дак мы торженгские… — сказала женщина.
— Торженгские? — Ненюкову показалось, что он ослышался.
— Так-то пишется Большой Поцинок…
«Где он слышал название этой деревни?! Большой Починок!…»
— Дочка вытребовала нас в Москву, — говорила Ковригина, — беда с девкой: неладно живет… Мужа нет.
— Понимаю, — у Ненюкова была привычка говорить «понимаю».
С того разговора у окна, против медеплавильного завода, началось дело Спрута, Филателиста и других.
«Большой Починок!»
«Позднова!… — Ненюков вспомнил. — Первооткрыватель Ан-типа Тордоксы, знакомая и советчик онколога, его главный консультант по вопросам древнего искусства… Определенно, она упоминала Большой Починок. Странная связь…»