Время грозы
Шрифт:
— Слушаюсь, Петр Петрович! — сказал Городовой-Ефремов. — Уже бегу! Прощайте, милостивый государь, — обратился он к Максиму. — Служба, что же поделаешь? Храни вас Господь!
И рванул с места, громко топая ботинками.
Максим в мгновение ока расправился с принесенной шустрым Сергеичем солянкой — действительно, вкусна! — смолотил до крошки и весь хлеб, выпил крепкого чаю из тонкостенного стакана в подстаканнике, закурил — благо, на столике обнаружился коробок спичек с изображением все того же Черного Кабана на этикетке. Докурил сигарету до половины — и беззвучно заплакал. Потом
Он отыскал-таки ее. Только не платформу и даже не станцию, а настоящий вокзал. И не Григорово, а, само собой, Верхнюю Мещору, чтоб она сгорела. Отыскал не сразу. Сначала наткнулся просто на железную дорогу, огражденную высокой стеной из полупрозрачного зеленого материала. Повернул налево, прошел с километр по улице вдоль этой стены — и уперся в вокзал.
Уехать, однако, не удалось: без билета к поездам не пускали. Он наудачу сунул свой коричневый картонный прямоугольник «Ждановская — Григорово и обратно» в щель устрашающего турникета, думал, не полезет, но ошибся — билет бесследно исчез в прорези. И — ничего. Турникет не открылся, красная лампочка как горела, так и продолжала. Так что посетить удалось только туалет, сверкавший, как и всё в этом проклятом городе, неправдоподобной чистотой.
Пешком дойду, озлобленно подумал Максим. Или автостопом доеду. Или на велосипеде. Вот, точно, на велосипеде. Эти лопухи здешние, я видел, чтоб мне сдохнуть, велосипеды оставляют около магазинов неохраняемыми, непривязанными. Украду велосипед и уеду. Потом верну.
Только это все — завтра. Вон, темно уже. И устал, как собака.
Максим потащился куда-то в сторону от вокзала. Хотелось найти тихий двор, а в нем чтобы детская площадка, и прикорнуть на теплом песочке.
Однако, пока брел — думал. Табак, солянка, чай, похоже, немного прочистили мозг.
Что же произошло? Версий, по большому счету, две. Вначале, правда, было три, но третью — вернее, первую — Максим отверг. Какой, к чертовой бабушке, закрытый городок?! Заходи не хочу, иностранцы толпами, негры троллейбусами управляют… Да и вообще, не бывает в природе таких городков, ни открытых, ни закрытых.
Он свернул в скупо освещенный переулок, сел на скамейку под темными окнами мрачноватого вида дома, зажег предпоследнюю сигарету.
Значит, версия первая: он сошел с ума. Но не он, Максим Горетовский, а кто-то другой. Вернее, он — не Максим Горетовский. Это ему только кажется. И что он живет с беременной женой Люськой и дочкой Катюхой в столице нашей Родины городе-герое Москве, на Вешняковской улице, а родители у него живут в Измайлове — это тоже кажется. На самом деле он неизвестно кто и неведомо откуда, и сейчас, может быть, какая-нибудь женщина в панике разыскивает пропавшего мужа.
Все, что он якобы помнит, — ложная память. Ничего этого нет и никогда не было. А есть — все вот это: футуристический город Верхняя Мещора, Императорский Природный Парк, комплекс «Гренадеры», гостиница «Черный Кабан», сигареты по сто рублей за пачку, больной на всю голову городовой (действительно, городовой?) Ефремов, ленинградская, то есть петербургская, Олимпиада 1944 года, неотолстовцы,
А вот этот бумажный рубль и эта мелочь — и они, что ли, кажутся? А что, не исключено… Попробовать домой позвонить, там, у вокзала, вроде стояли телефоны-автоматы… Да нет, бессмысленно, уж по крайней мере монеты в прорезь либо не полезут, либо провалятся без толку…
Версия вторая: чудовищный удар молнии швырнул его в параллельный мир. Фантасты любят такие сюжеты. У этого мира та же основа, что и у родного мира Максима, но и различия велики. Октябрьская революция здесь, похоже, потерпела поражение. Или вообще до нее дело не дошло. Императорский Природный Парк… Полиция, городовые… Проспект Корнилова… Белого генерала, что ли? И войны, видимо, не было — в сорок четвертом Олимпиаду проводили и городовых рожали…
Что ж, если так, то, выходит, с ума он не сошел. Уже что-то. Зато там, дома, с ума сойдет Люська. И родители тоже, особенно мама. Катюха сиротой окажется, и Мишка. Правда, Люська может замуж за кого-нибудь выйти… Ох…
Максим стиснул зубы, чтобы не заплакать снова. Нельзя раскисать, надо думать, как выбираться отсюда. Но это — завтра. Даже послезавтра, потому что завтра он украдет велосипед и сгоняет все-таки в Москву. Не очень понятно, конечно, зачем — ничего он там не найдет, ясное дело. Но — сгоняет. Хотя бы для очистки совести.
В доме напротив осветилось одно из окон второго этажа. Послышалась разудалая музыка, раздался визгливый женский смех. Высокий голос произнес:
— Глянь, Танюшка, кто это там?
— Где?
— Да на лавочке сидит, вон, напротив! Ой, страсти какие! Светится!
— Не ври! Ой! А ведь и правда светится, Господи Иисусе!
— Это у вас, барышни, от шампанского в глазах искрится, — прозвучал сочный баритон. — А ну-ка, иди ко мне, пышка!
Снова захохотали.
Это я свечусь, понял Максим. Он встал и быстро пошел прочь.
Откуда-то издали донесся звон колоколов, а из окна за спиной Максима грянул мощный аккорд, и многоголосый хор загремел: «Боже, царя храни…»
5. Суббота, 18 августа 1984
Где-то была гроза. За Люберцами, может, даже за Раменским. Небо в той стороне озарялось отдаленными сполохами, гром докатывался с большими задержками, на пределе слышимости. Спать не мешало, и Людмила спала.
И видела сон, сознавая, что это именно сон, — не было той полной иллюзии реальности, что чаще всего присутствует в снах.
К Людмиле пришел Максим, впервые за весь этот год, прожитый без него. Прожитый в состоянии — сначала шока, потом острого горя, потом смятения.
Глядя сейчас на Максима, она вспомнила и ту страшную неделю поисков, и жуткий миг опознания, там, в морге, — услышала тогда вопль свекрови, хотела тоже закричать, но все вдруг померкло, и очнулась уже на койке в обшарпанной палате той же больницы. Вспомнила свою злую обиду на мужа — грибы, лес, воздух, а получилось, что бросил ее, — и мучительный стыд за это чувство.