Время и место
Шрифт:
Новая жизнь на окраине
За окном были серые кирпичи, железо крыш, солдатский строй антенн, а внизу, в провале двора, курчавилась какая-то темная ветхая гниль, еще не выметенная отсюда бульдозером. Когда-нибудь здесь будет замечательный район, один из лучших в Москве. Но пока что мокрый снег, неуют, ямы, заборы, запах масляной краски, двадцать минут автобусом до метро. Звать людей немилосердно, и, однако, он наполнялся раздражением, когда чувствовал Танино упорство и нежелание. Потому что она противилась не оттого, что даль, ямы, заборы, а оттого, что кому это нужно! И не деньги, не траты, о нет! В жадности ее не упрекнешь. И в лени тоже. Готова с утра до вечера возиться в доме, мыть, стирать, натирать полы, драить дверные ручки, развешивать занавески и готовить еду для четверых. Ну, в крайнем случае, для пятерых, если придет мать. Или для шестерых, если Людмила со своим Чилингировым. Но тут уже будет
Падал сырой снег. Приближалась зима. Таня сказала:
– Я просто предупредила, встречаться после долгого антракта опасно. Ну, что общего у Квашнина, скажем, с твоим другом Мироном? Они на разных полюсах. Дышат разным воздухом. Едят разную колбасу. О чем они могут разговаривать?
– О многом, – сказал он. – Ты не понимаешь.
– Возможно.
– Ты не понимаешь, какой мощный магнит – прошлое.
– Вечер воспоминаний?
– Нет. Обыкновенное новоселье. Но дальше отступать некуда, пойми ты! Они рвутся сюда приехать. Люсьена будет тебе помогать.
Еду заказали в ресторане «Будапешт», вино Антипов взял в Столешниковом, а на Центральном рынке купил яблок, зелени, грузинскую фасоль – лобио, маринованный чеснок и толстобокую узбекскую редьку. Бродя по рынку, он размышлял над загадкой: почему женщины привязаны к прошлому гораздо меньше, чем мужчины? Прежняя жизнь отламывается у них навсегда. Народная поговорка насчет короткого ума имеет в виду вовсе не ум, а память. Ощупывая страшно дорогие помидоры и грязные пупырчатые гранаты, сам себя поправлял: но лишь в том случае, если они любят! Когда же любви нет, они становятся похожими на нас. Года два назад Таня, вернувшись с работы, рассказала: возник человек, которого она не видела восемнадцать лет. Когда-то работали вместе в издательстве. Некий Саясов, бывший завредакцией. Он совсем пал, бедствует, жена неизлечимо больна, и вот просил по старой дружбе помочь: принес какую-то рукопись показать главному. И ты взяла? Взяла. А помнишь, как я бил его по мордасам? Да, помню, что-то было. А помнишь, за что? Она улыбнулась жалко и кивнула: помню. Он по глазам понял: помнит не то. Как же можно забыть? Ведь он ее мучил! Она клялась: все вылетело из памяти, как вылетают из дома запахи жилья, когда двери и окна настежь. Она годами не встречалась с институтскими, не говоря про школьных подруг. Ей никто не был нужен, кроме Антипова и детей. Поэтому зачем новоселье, гости, родственники, суета, маета? Он сам не мог бы ответить ясно зачем, но почему-то было убеждение, что, если она станет саботировать и сорвет задуманное, в их жизни что-то рухнет теперь уж непоправимо. И она это почувствовала и смирилась. Старушка Екатерина Гурьевна обещала: потраченные деньги вернутся, на новоселье все приходят с подарками. Но это глупости, новоселье было сбоку припека, а главное – встреча однокашников по случаю двадцатилетия окончания института. О такой встрече талдычили еще пять – десять лет назад, особенно хлопотали Эллочка и Злата. Мужики разбрелись кто куда, виделись друг с другом редко, но «в принципе относились к идее встречи положительно», как сказал секретарь объединения МЛГПО Анатолий Лукич Квашнин. Все были заняты – куда-то уезжали, то участвовали в конференциях, то болели, то заканчивали работу, – поэтому никак не удавалось назначить день, и так все протянулось с июля до ноября и совпало с переселением в новый дом в райoнe Аэропорта.
Мокрый снег плыл по стеклу, внизу дробились и трепетали огни; все было серо-синим, черным, немилым, чужим. Говорили, что в доме напротив в первом этаже скоро откроют булочную. Антипов стоял, покачиваясь, на кухне, прислонившись горячим лбом к стеклу, смотрел вниз, в черноту вечера, скучливо думал: ну что ж, права! Почему-то всегда считал ее недалекой. Что
– Папа, ты почему здесь?
– Там душно.
– А это ничего?
– Ничего. Ты слышишь, как они разоряются?
Антипов оглянулся и посмотрел на сына. У того был немного испуганный вид.
– Не кури, – сказал Антипов. – Брось сигарету. Ведь у тебя соревнования.
– Ну и что? Мы не профессионалы.
Они постояли молча, глядя друг на друга испытующе. Тут на кухню вошла Люсьена с тарелками, опустила их шумно в мойку.
– А вы что, молодые люди? Тоже выясняете отношения? – спросила хохоча. Глаза горели, цвет лица был малиновый, избыточного гемоглобина, никто не дал бы ей сорока с чем-то. Черное шелковое платье, облегавшее ее, сверкало наподобие авангардистской скульптуры из круглых металлических рулонов и полушарий. – Но какой дурак Мирон, правда? Зачем полез на Квашнина? Он у меня дома получит!
– Ты его не трогай, – сказал Антипов.
– Нет, получит непременно. Надо же быть таким дураком – прийти в гости и качать права. Да разве не ясно, что Толя Квашнин никогда пальцем о палец не ударит, чтобы кому-нибудь помочь? И уж тем более Мирону. Саша, меня послали за мороженым. Где мороженое?
Он открыл холодильник и вынул коробку, за которой ездил сегодня утром.
– Спасибо. Я тебя поздравляю. – Она приблизила к нему пылающее лицо и чмокнула в щеку, потом притиснулась горячими губами к его губам. – Квартира у тебя роскошная. Я тебе г д е – т о п о – х о р о ш е м у, как теперь говорят, завидую. – Опять захохотала. – И дети у тебя – дай бог. Но лучше всех Таня!
Она умчалась, шурша шелковыми рулонами, звеня браслетами, унося запах духов и двухслойных воспоминаний. Первый слой, несколько бледный и стершийся в памяти: две ночи в Ялте семь лет назад, где оказались случайно вдвоем. Он без Тани, она без Мирона. Она очень хотела с ним спать. Он не был уверен, что это нужно. Тень Мирона душила, как дурная погода. На узкой гостиничной кровати, похожей на ящик для мелкой садовой рассады, он признался в том, что дурная погода лишила его сил, но она была непреклонна. «При чем тут Мирон? Я его жалею и уважаю, не мыслю жизни без него. Но он, к сожалению, неудачник во всем!» После двух ночей, которые подтвердили истину о том, что Мирон неудачник, не было ничего никогда и не мелькало ни малейшего намека на Ялту, но у Люсьены образовалась манера при всех пылко, по-дружески целовать Антипова в губы. Вот так же пылко впилась в него губами во время танца на Новом году в ЦДРИ год назад – и это был второй слой воспоминаний, жгучий, болезненный – и шепнула на ухо о том, что в с е з н а е т. Он понял, что с этой женщиной шутки плохи. Она могла потребовать от него многого. И в том числе того, чего хотела больше всего. Но она не требовала, а он вел себя осторожно.
Сын спросил:
– А все-таки объясни, Анатолий Лукич сделал дяде Мирону какую-то гадость?
– Нет. Это старые счеты.
– Но почему же?..
– Потому что люди раздражены. Раздражены, понимаешь? Когда-то начинали вместе, шли в одной упряжке, а потом жизнь разбросала кого куда. И смириться трудно. Ну вот, скажем, Анатолий Лукич выпускает уже двенадцатую книжку, а у Мирона только первая на подходе. Он ее двадцать лет пилит. Толя мог бы, конечно, помочь при желании, он секретарь, член редсовета, то да се. Но не обязан. Никто никому не обязан, понимаешь?
Степан молчал, сосредоточенно обдумывая то, что услышал. Брови были нахмурены, смотрел в пол. Не поднимая глаз, спросил:
– А может, дядя Мирон написал что-то гениальное?
– Ну, не знаю. О войне. Он вообще-то несколько нудноват. Ушиблен Стендалем.
– А у тебя сколько книг?
– Черт знает... Кажется, семь, не то восемь.
Возвращаться в большую комнату не хотелось, но было необходимо. Антипов уже поплелся было к двери, когда навстречу быстрыми шагами влетели Таня и Эллочка. Таня держала два разбитых фужера, а Эллочка несла в вытянутых руках скомканную, в виде большого куля, залитую вином скатерть. Таня была бледна, прошла мимо, не взглянув на Антипова, у Эллочки на лице мигала пьяная плутовская улыбка.
– Танюша, я все сделаю! Я уберу! – бормотала Элла и глазами объясняла Антипову нечто юмористическое. – Где у тебя совок и веник? Саша, дай совок!
– Я сама. Дай мне совок. Иди к гостям, Элла.
– Я и есть гость. Зачем мне идти? Дай совок, тебе говорят.
– Что случились? – спросил Антипов.
– Мирон его взял за галстук, когда Котов вступился, он его толкнул... – Эллочка хихикнула. – Господи, время никого не меняет! Мне кажется, я где-то на вечеринке на Тверском. А ведь я уже бабушка.