Время крови
Шрифт:
– Не понимаю, – Иван развёл руками, – я весьма неплохо сижу на лошади.
– С оленем надо иначе обращаться. Олень – существо хрупкое, на спине не может выдержать тяжести наездника, поэтому, чтобы вес человека приходился не на хребет, седло накладывают оленю на лопатки, то есть прямо над передними ногами. А там такое подвижное место, что без навыка никто не усидит. Стремян-то никаких нет.
– Это я понял, – кивнул Иван. – Попробую ещё разок.
– Эй, братцы! – послышался голос сзади. Обернувшись, Белоусов увидел
– Что тебе?
– Утки прилетели на речку, – весело сообщил Никифор.
Олёкма уже стала, подёрнувшись тонким льдом, но её приток, тихонько шумевший немного выше зимовья, продолжал катить свои воды, лишь у самых берегов покрывшись ледяной коркой.
– На притоке, что ль, утки? – уточнил казак.
– Там, за угольными ямами.
– Так они уже улетели, пока ты шёл сюда, – засмеялся Белоусов.
– Нет, Борис Лексеич, они жировать прилетели, – заверил угольщик, улыбаясь тёмным от сажи лицом.
– Что значит «жировать»? – спросил Иван у казака, дёрнув его за рукав.
– Жировать? Наедаться будут перед ночлегом. Они решили там заночевать.
– Это разве можно угадать как-то?
– Городскому господину, конечно, не разобрать, а нашему брату это сразу понятно. Утки углядели единственную живую воду, вокруг ведь всё уж застыло. Они, естественно, сильно устали, перелёт на юг не лёгок. И теперь уж точно устроились на отдых, забыв об осторожности, – ухмыльнулся казак. – Не хотите пострелять уток, барин? Или на оленях кататься продолжите?
– Пожалуй, пойду с вами за утками, Борис Алексеевич, – решил Иван. Они сбегали в палатку за ружьями.
– Стрелять-то умеете? – поинтересовался казак, топорща усы.
– Приходилось, – нахмурился Иван, – не такой уж я неумёха, как вам всем тут кажется.
– А я что? Я молчу… Теперь давайте осторожненько, пригнувшись…
Они прошли угольные ямы и остановились. До слуха доносился ровный шум воды и многоголосое покрякивание.
– Блаженствуют утяти. – Казак улыбнулся и поскрёб ногтями заросший подбородок.
Они ступали как можно тише, тщательно избегая валявшихся повсюду сучьев.
– Кто-то вперёд нас пришёл. – Белоусов указал ружьём на отчётливые следы человеческих ног. – Вон чьи-то, а вот ещё. Первые поаккуратнее будут, осторожному кому-то принадлежат… Давай-ка, барин, теперь ползком.
Кусты, скрывавшие речушку, стали редеть. Иван Селевёрстов готов был заползти на валун, чтобы взглянуть на совсем уже близких уток, как Белоусов остановил его, властно вцепившись в загривок.
– Погодьте, барин.
– Что еще? – недовольным шёпотом откликнулся Иван.
– Погодьте. Слышу что-то неладное. – Казак настороженно вытянул шею. Его лицо приняло какое-то животное выражение, напряглось, ощетинилось. – Где ж это?
– Да что такое? – не мог понять Иван.
Тут до него донеслись звуки, явно не имевшие отношения к утиной охоте.
– Тужится кто-то? – спросил
– Ага, – кивнул Белоусов и привстал. Пригнувшись, он обежал валун и остановился.
– Ах ты, червь болотный! – закричал он во весь голос и ринулся на кого-то, вскинув, как дубину, ружьё над головой.
Иван, позабыв об утках, поспешил к казаку. То, что явилось его глазам, заставило его сердце сжаться от ужаса и негодования. С обратной стороны валуна, ближе к воде лежала на спине Тунгуска Алёна, на неё навалилась огромная мужская фигура в длинном грязном тулупе с несколькими дырками на спине. Плотно заткнув широкой ладонью рот Алёны, мужик пытался второй рукой забраться внутрь её многослойной меховой одежды. Девушка сопротивлялась изо всех сил, но справиться с великаном ей не удавалось. Белоусов размашисто стукнул насильника ружьём по хребту, и тот грязно выругался. Выпустив Тунгуску, он резко обернулся и на его раскрасневшемся лице сверкнули безумные глаза.
– Ефим! – воскликнул казак.
– Уйди, Лексеич! – зарычал здоровяк. – Уйди, не то удавлю! Оставь!
Иван весь сжался. В памяти возникла сцена, виденная им на пристани Олёкминска. Он вспомнил бешеный блеск в глазах пьяного Ефима, вспомнил могучий бросок топора в Александра Галкина. Ефим был диким существом, свирепым, страшным.
– Уйди, Лексеич, зашибу! – поднялся на ноги Ефим, набычив растрёпанную голову и потрясая заплёванной бородой.
– Стой! – рявкнул незнакомым голосом Белоусов и поднял ружьё.
Ефим разинул рот, показав зиявшие пустоты на месте выбитых когда-то передних зубов, и прыгнул вперёд. Он ринулся прямо на направленные в его грудь стволы. Ивану почудилось на мгновение, что мощная фигура Ефима затмила собой всё вокруг, будто чёрная сила брызнула из неё, как чернила, и в одно мгновение замазала весь окружающий белоснежный пейзаж. Но Белоусову ничего такого не почудилось. Он привык видеть мир таким, какой он есть. Едва свирепый мужик рванулся в его сторону, казак спустил оба крючка. Два выстрела прозвучали почти одновременно. Ефим дёрнулся, вцепился руками в грудь, разрывая свой тулуп.
– Ох, ох…
– Чёрт, – сплюнул Белоусов, глядя на согнувшегося великана.
Ефим присел на корточки, дико растирая грудь, и завыл. Вдруг он напружинился, поджался по-тигриному и вновь прыгнул на Белоусова. Тот, правда, успел предварительно отступить и встретил рассвирепевшего Ефима мощнейшим ударом приклада в голову. Раздался громкий хруст. Могучая фигура нападавшего развернулась, взмахнув сразу обмякшими ручищами, и шумно упала в снег, подмяв затрещавшие ветви кустарника. Свалившись, Ефим захрипел, начал кашлять, потом мелко задёргал руками и громко застонал. В следующую секунду его стон сделался похожим на тонкий свист ветра, Ефим дважды икнул, подавился воздухом и затих.