Время лилипутов
Шрифт:
Выпив, он стал собирать вещи в дорогу. Дойдя до иконы, он задумался, попробовав положить ее в пакет с логотипом популярного супермаркета. Но просвечивающий через тонкий материал пакета лик выглядел не очень благостно, напоминая лицо утопленника уже не первый день плавающего под слоем воды.
– «Прибежали в избу дети, впопыхах зовут отца,
Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» 1 , – цинично процитировал Артем, разглядывая святого через полупрозрачный слой полимера.
1
А.С.
Межглавие
Смоленск, 1697 год от Рождества Христова.
Кабак в Ямской слободе имел дурную славу. Добронравные горожане давно привыкли обходить его стороной словно чумной барак, а случайно забредшие путники быстро смекнув, что к чему торопливо покидали заведение, тихонько поминая про себя черта. Всякое там бывает, судачили между собой охочие до слухов болтуны, пряча в сторону свои брехливые глаза. Но и без этих сплетен здравомыслящий человек не стал бы без необходимости совать туда нос. Место давно было облюбовано лихим людом. Беглые, бродяги, промышлявшие разбоем, воры, и прочий сброд, коротал время за кружками с хмельной брагой, играя в крапленые карты или кости, поставив на кон, как правило, краденые вещи или решая свои дела, которые не должны были достичь чужих ушей.
Епифаний вывалился из дверей кабака уже далеко за полночь. Одной рукой он держал ополовиненный кувшин с брагой, второй неуверенно оперся о строение. Отпустив стену, он порылся в пустых карманах, ничего там не найдя, зло сплюнул на землю, отчего капли слюны повисли в давно нечесаной бороде с застрявшими там крошками.
– Ироды, окаянные, – пробормотал он непонятно о ком.
Потом, шатаясь, побрел к дому, иногда останавливаясь, схватившись за чей-нибудь плетень, и бормоча громкие проклятия. Зайдя к себе в пустую избу, Епифаний при свете лучины взял грязную липкую кружку и щедро плеснул в нее из кувшина.
– Здраве будем, – выпив за несколько глотков все налитое до дна, Епифаний вытер рукавом рот и, пошарив рукой по столу, закусил случайно найденной нечищеной луковицей. Другой еды в доме уже не оставалось. Сев и повесив голову на руки, он заплакал. Хмельные слезы стекали по щекам, скрываясь в густой смоляной бороде.
– Кто я есть…? Кто…?, – спрашивал он сам себя заплетающимся языком, размазывая ладонью влагу по лицу, – А ведь меня сам митрополит… митрополит на написание икон благословил… я уроки брал у самого…, – тут Епифаний закашлялся и сплюнул на пол.
– Пошто терзаешь, Господи? – просипел он, осоловело уставившись на святой образ в углу комнаты, – пошто наказываешь, а?
Не дождавшись ответа от безразличного изображения, осенив себя крестным знамением, Епифаний рухнул на колени и стал неистово молиться, целуя нательный крест.
– Прости мя… прости раба сваво грешного…
Потеряв равновесие Епифаний завалился на бок, и долго ворочался, пытаясь подняться, наконец встав на четвереньки он прополз к стоящему у окна сундуку и достал деревянную заготовку для иконы и краски.
– Я напишу, Господи…, напишу… да восславится имя твое – он опять стал остервенело креститься и бормотать молитвы, сбиваясь и начиная заново.
Собравшись с силами Епифаний поднялся на ноги, прошелся до стола, и нетвердой рукой установив доску принялся писать.
Пробуждение было тяжелым, в голове гремело как на заутреннюю в Святую Пасху, а нутро словно рыболовными крючьями выворачивало наружу. Поднявшись со скамьи, Епифаний взял с пола пустой кувшин и внимательно рассмотрел его содержимое, затем задрал вверх и потряс, выливая оставшиеся капли себе в рот. Облизав пересохшие губы, и оглянувшись по сторонам,
– Зря только краски перевел.
Почесав грудь под несвежей рубахой, Епифаний крепко задумался. Выкидывать изображение ему было никаких резонов, красок в запасе уже не оставалось, да и заготовки нужно было делать новые, а деньги все кончились. Перебрав в уме святцы, взяв кисточку, Епифаний осторожно дописал остатками краски внизу иконы – Макарий Мирославный.
– Макарием, значит, наречем, – прошептал Епифаний, глядя на изображение, как отец на родное, но неудалое дитя.
Макарий был не слишком популярный святой среди православных, из новоканонизированных, не чета Николаю или Георгию, так что, поди не каждый знает, как его образ выглядеть должен. Может он такой и есть, кто его видел? С этим разумением, взяв икону подмышку, Епифаний пошел к церкви, где с утра уже толпился народ. После вчерашнего возлияния идти было трудно, вытирая потный лоб, Епифаний обходил лужи и отгонял носком сапога бродячих собак. Очень хотелось похмелиться. Еще издалека увидев худого, желчного протодиакона Спиридона, Епифаний, растолкал хворых побирушек,
– Пшли вон, окаянные, – совсем не миролюбиво рявкнул он на них хриплым голосом. Отталкивая самых наглых сильной рукой.
Подойдя поближе к протодиакону, Епифаний смиренно наклонил голову, и заискивающе сказал,
– Смотри, отче, на что меня вчера Отец небесный наставил.
Достав икону, он гордо показал ее Спиридону. Протодиакон на секунду замер, а потом, побелев, выпучил глаза, раскрыл рот и какое-то время похлопал им как вытянутая на сушу рыба. Епифаний решил, что протодиакона сейчас должно быть хватит удар, поэтому на всякий случай отошел в сторону, но тот, набрав полную грудь воздуха, вместо обморока разразился писклявым визгом, от которого Епифаний поневоле поморщился,
– Ты кого, сучий потрох, намалевал? Это что за срамота, дурья твоя башка? Совсем ополоумел? – протодиакон попытался выхватить у Епифания образ, явно намереваясь тут же его и изничтожить.
Но тот, спрятав икону, от худых рук протодиакона, за спину хмуро ответил, не обращая никакого внимания на брань,
– Пошто орешь, Спиридон, как на пожаре? Лик Макария Мирославного, как есть. На то он и святой человек, штоб от нас грешных отличаться. Или ты мыслишь, что святой навроде тебя или меня должен выглядеть? – при этом Епифаний осмотрел Спиридона с ног до головы, и презрительно скривился, всем своим видом показывая, что святой так выглядеть не может, -Образумься, пока не поздно, богом тебя прошу. А икона чудотворная, вот тебе крест, – Епифаний дернулся, пытаясь перекреститься, но вспомнив о риске утраты спрятанной за спиной иконы, ограничился легким подергиванием плеч.
Протодиакон еще раз подозрительно посмотрел на Епифания.
– Чудотворная говоришь?
– Истину глаголю, отче, – Епифаний посмотрел в небо, как будто где-то там находилось очевидное для всех подтверждение его слов, какое-то время рассматривая летающих ласточек, потом продолжил – всю ночь писал в божьем вдохновении, себя не помня, а утром посмотрел, и такая благость от нее на меня снизошла, чуть чувств не лишился.
Епифаний чувствовал, что если в ближайшее время не похмелится, то точно лишится чувств, отчего был предельно убедителен.