Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 1. Часть 2

Хрущев Никита Сергеевич

Потом мы поймали тех, кто стрелял в Ватутина, но уже после войны. На допросах, как мне докладывали, они говорили, что узнали, что ранили (либо убили) именно Ватутина, потому что какие-то вещи и документы попали к ним в руки. Лечение командующего шло довольно успешно. Я каждый день приезжал к нему. Он чувствовал себя хорошо, уверенно выздоравливал, уже начал заниматься делами и был даже назначен день, когда он сможет официально приступить к исполнению прежних обязанностей и вернуться во фронтовой штаб. Но вот как-то он говорит мне: "Что-то температура у меня поднялась, и я плохо себя чувствую". Врачи, осмотрев его, сказали, что, видимо, это рецидив малярии. Он болел малярией раньше, да и на фронте, когда мы были с ним там вместе, тоже болел ею. Я ответил: "Жаль. Она, видимо, измотает вас, ну, ничего не поделаешь". Через день-два процесс стал нарастать. Тогда врачи сказали: "Это не малярия, это - более серьезное явление, возникло заражение раны". Это всех встревожило. Заражение раны нагноение, гангрена, ампутация конечности или смерть. Надо было срочно лечить. Врачи считали, что следует применить пенициллин, но они могли, как мне рассказывали, тогда сделать это только с согласия Сталина, а Сталин воспротивился. Я с ним лично не разговаривал по вопросу пенициллина, но врачи сказали мне, что Сталин отверг пенициллин. Мотив выдвигался такой: пенициллин был не советским (у нас его не имелось), а американским, и Сталин считал, что пенициллин

может оказаться зараженным: из США могут послать зараженный пенициллин, чтобы ослаблять наши силы, так что лечить этим лекарством такого крупного военного деятеля, как Ватутин, недопустимый риск. Не мне тут судить, судить должны были врачи. Врачи же мне говорили, что если бы ему был дан пенициллин, то это могло повернуть ход болезни в иную сторону и спасти Ватутину жизнь.

Но врачи так и не смогли ничего добиться. А положение раненого ухудшалось. Когда я однажды пришел к нему, Бурденко, отведя меня в сторону, сказал, что единственный выход операция, и как можно быстрее. Придется отнять ногу. "Мы возлагаем на вас большую надежду. Вам нужно поговорить с Ватутиным раньше, чем нам. Вы сошлетесь на нас и скажете ему о такой необходимости. Он питает к вам большое уважение, доверие, и вы сумеете найти слова, чтобы убедить его согласиться на операцию". И я поговорил с Ватутиным: "Николай Федорович, ваша рана дала осложнение. Врачи говорят, что нужна ампутация, придется отнять ногу. Я понимаю, что это значит для каждого человека. Но генерал без ноги возможен. А пожалеешь ногу, и потеряешь голову. Выбор один: жизнь или ампутация. Ампутация сохранит жизнь. Если ее не сделать, остается смерть. Прошу вас согласиться на операцию". Он ответил довольно спокойно: "Да, я согласен. Скажите врачам, пусть делают так, как считают нужным. Я готов хоть сейчас". Я сейчас же передал его слова Бурденко. У того был помощником тоже крупный хирург, сейчас не помню его фамилию, он, собственно, и делал ампутацию ноги под наблюдением Бурденко. Провели операцию. Я пришел туда после операции, и мне сообщили о результатах. По-человечески говоря, это была страшная картина: не просто человек без ноги, а открытая рана... Для медиков это - довольно впечатляющее зрелище с профессиональной точки зрения, а на других лиц производит неприятное впечатление. Опять стали лечить Ватутина. Все делали, буквально все, чтобы состояние его здоровья улучшилось. Не знаю, сколько дней протянул он еще в таком виде, когда опять мне позвонил Бурденко (или его ассистент) и попросил, чтобы я приехал, потому что Ватутин уже находился в тяжелейшем состоянии. Он метался, поднимался на руках, требовал блокнот, карандаш и пытался написать какую-то телеграмму, обращался к Сталину с просьбой спасти его, и тому подобное.

Когда я подошел к нему, он метнулся навстречу, обнимал, целовал, был в полусознании, но хотел жить и обращался к каждому, кто мог в какой-то степени помочь отвоевать его жизнь. А я ему сказал: "Николай Федорович, Сталин знает и все сделает, что надо". Действительно, я со Сталиным специально говорил о Ватутине по телефону. Потом Сталин меня же и упрекал, что мы допустили смерть Ватутина. Это я-то допустил! Тут и Бурденко ничего не смог сделать, а что я могу, простой человек, не медик? Сталин сам запретил использовать пенициллин, но об этом он тогда мне не сказал: понимал, что произведет плохое впечатление. А я позднее не спрашивал Сталина об этом, потому что не хотел его как бы упрекать. Когда я уходил из госпиталя, то сказал Бурденко: "Мое впечатление таково, что Николай Федорович умирает". Бурденко ответил, что больной еще несколько дней может пожить. Я повторил: "Думаю, что этой ночью и даже вечером он скончается". Действительно, мне через несколько часов позвонили: "Приезжайте, у Ватутина очень тяжелое состояние, мы хотели бы, чтобы вы приехали". Когда я приехал, Николай Федорович был при смерти. Так оборвалась жизнь этого замечательного человека [268] , преданного Коммунистической партии. Советскому государству и своему народу, честнейшего, преданнейшего, трезвого во всех отношениях и сугубо принципиального. Я не много видел военных, чтобы они были такими хорошими коммунистами, каким являлся Николай Федорович Ватутин. Так я расстался с ним, потеряв хорошего товарища и верного друга.

268

Это произошло 15 апреля 1944 года.

Я не был столь близок с ним до войны, но сблизился во время войны, глубоко уважал его и уважаю память о нем. Когда его хоронили, я поставил вопрос о том, чтобы поставить ему памятник. Сталин согласился. Стали готовить памятник. Какую же надпись на нем сделать? Я предложил написать примерно так: "Генералу Ватутину от украинского народа", - ибо считал, что это - самое почетное: он ведь воевал на Украине, освобождал украинские земли от Гитлеровцев. И это было принято. Когда стали готовить надпись, вдруг в Москве тоже подняли тот же вопрос. Тогда руководил делами культуры в стране кто-то с украинской фамилией, хотя сам и не украинец [269] . И вот он вдруг звонит мне и говорит, что надпись, предложенную мной, нельзя делать. "Почему?". "Это будет националистическая надпись. Это, наверное, Бажан ее придумал, а ведь Бажан - националист". "Постойте-ка, - говорю, - не Бажан, а я предложил. Бажану тоже понравилось, этого я и не отрицаю. Но какой же здесь национализм благодарность от украинского народа русскому человеку? Так это же награда, это, наоборот, украинские националисты с ума сойдут, если на памятнике русскому человеку сделать надпись от украинского народа". Мне потребовалось много усилий, чтобы отстоять текст надписи, и я только тогда победил, когда обратился к Сталину и сказал, что это возмутительно. Сталин ответил: "Пошлите их к черту! Сделайте, как вы предлагаете, и все".

269

Речь идет о председателе Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР ХРАПЧЕНКО М.Б. Он родом из Смоленской губернии.

Так мы и поступили. Памятник стоит посейчас как память о жизни и деятельности Ватутина, как признание украинским народом его заслуг в борьбе с агрессором. Образованные люди занимаются вопросами культуры в Советском Союзе. Но тот человек показал свое невежество и политическую малограмотность. Туг как бы наоборот. Повторяю, у настоящего украинского националиста глаза бы затмило и помутнело в голове, если русскому генералу чеканить на памятнике надпись: от украинского народа. К тому же эта надпись свидетельствует, кроме того, о слиянии в едином порыве мыслей и поступков украинского и русского народов в общей борьбе против захватчиков. Действительно, так оно и было, потому что умирали ведь на одном поле и за одно дело и русские, и украинцы, и татары, и евреи, и башкиры, и белорусы, и представители других народов. Здесь проявилось их политическое и моральное единство, когда все народы СССР поднялись против врага, на защиту нашей Родины. Когда я бываю в Киеве, то всегда хожу к памятнику Николаю Федоровичу и отдаю ему должное уважение, высказываю свое почтение и признательность.

После Жукова

командовал 1-м Украинским фронтом Конев [270] . Я впервые встретился с ним до войны, какое-то возникшее с Коневым дело разбирал Сталин, а я случайно присутствовал при этом. Тогда возник спор Конева с секретарем партийного комитета края или области. Потом я встретился с ним уже во время войны: он пришел с 19-й армией в первые дни войны к нам в округ, когда мы стояли еще на границе, но его армию быстро перебросили от нас в Белоруссию. Затем я встретился с ним на Курской дуге. А совсем недавно мы вместе с ним праздновали нашу общую победу - освобождение Киева. Я знал Конева с хорошей стороны и был доволен, что командование войсками принял именно он. Конечно, Жуков был посильнее, тем более что уже тогда он фактически подготавливал и решал все вопросы в Ставке. Сталин? О, Боже упаси, чтобы кто-то заикнулся о том, что решает вопросы не он, а Жуков. Однако, во всяком случае, я тогда именно так думал и полагаю, что так оно и было.

270

Маршал Советского Союза КОНЕВ И.С. командовал войсками 1-го Украинского фронта с мая 1944 г. до мая 1945 г.

При Жукове я, оставаясь членом фронтового Военного совета, продолжал свою деятельность, направленную на восстановление разрушенного хозяйства Украины, и по-прежнему изредка ездил в штаб фронта, иногда по нескольку дней бывал там вместе с Жуковым. Наши войска в это время уже вышли к Тернополю [271] . Помню, позвонил мне Жуков и сказал, что тогда-то начнется наступление и что он хотел бы, чтобы я приехал к нему. Я с удовольствием отправился. Мне и самому хотелось посмотреть на наступление наших войск в победном, 1944 году. Имелась уже абсолютная уверенность в нашем успехе. Прибыл я в штаб фронта, пробыл там не один день, как следует ознакомился с обстановкой. Ранним утром в день наступления мы вместе с Жуковым должны были находиться на командном пункте и контролировать, как проходит операция. Сели на "виллис", отправились. Не знаю почему, но немного запоздали к началу артподготовки. Когда спешили на командный пункт, то объезжали какие-то кустарники, и вдруг сзади нас ухнуло орудие. Оно буквально ошарашило нас и мощным выстрелом, и колебанием воздуха. Это и было как раз начало артиллерийской подготовки. Загудела артиллерия, потом полетела авиация, заработали "эрэсы".

271

То есть 23 марта 1944 г. С 1944 г. Тарнополь носит название Тернополь.

Картина была очень впечатляющая. Немцы были разбиты, и наши войска рванулись на Тернополь и Черновцы [272] . Тернополь какое-то время был в окружении, ибо немцы превратили его в хорошо укрепленный опорный пункт. Из-за этого Тернополь очень пострадал. Я бы сказал, что из всех украинских городов больше других пострадал именно Тернополь. Немцы оказались там в окружении, мы их бомбили, а авиационные бомбы сильнее разрушают городские сооружения, чем артиллерия, потому что дают более мощный взрыв и происходит сотрясение почвы. Из-за этого дома не только разрушаются от прямых попаданий, но и трескаются. Когда мы продвинулись вперед, я оставался при штабе еще несколько дней. А мне потом сообщили, что буквально рядом с местом, где располагалась моя квартира, нашли укрытие, по-украински "схрон", бандеровцы. Конечно, мы никаких бандеровцев не видели и вообще ничего не знали об укрытии. Они сделали там яму вроде погреба и замаскировали ее. Наши разведчики, которые выбирали место под штаб, недостаточно тщательно проверили этот участок. Были ли там в тот миг бандеровцы, сомневаюсь, потому что им трудно было бы там находиться: ведь нужны питание, вода и прочее. Но что у них там был схорон, это установлено точно. Пока я работал при штабе, наши войска успешно продвигались на юг и запад. У истоков Западного Буга вновь завязались упорные бои.

272

Проскуровско-Черновицкая наступательная операция, длившаяся с 4 марта по 17 апреля 1944 г.

Противник хотел опереться на эту реку и дать нам сражение, чтобы задержать продвижение наших войск ко Львову и Перемышлю, и проявил большое упорство. Тем не менее мы далеко продвинулись на левом крыле фронта, и вражеская группировка севернее Каменец-Подольского была разгромлена, оставив много трупов и вооружения. В одном месте я видел немецкую военную новинку стоявшие у стены рядами фаустпатроны, то есть ручные противотанковые гранатометы, частично в ящиках, целый склад. Видимо, как их подвезли, так и, не успев раздать солдатам, бросили. Там действовала танковая армия под командованием Рыбалко [273] , и очень хорошо действовала. Помню, уже летом стали мы обсуждать план, как двигаться на Львов [274] . Я знал подступы к этому городу. На Львов наступать с севера или с востока трудно. Он расположен в котловине меж предгорий, а с севера его прикрывает пойма рек Южный Буг и Петлев. Дальше на север простирается абсолютно ровная местность. С востока тоже тянется поле, а ближе ко Львову начинаются холмы. Очень удобный город в смысле организации обороны. Сначала мы попытали счастья захватить Львов врасплох, но это не удалось: противник навязал нам бой. Было решено не упорствовать и не тратить время, не класть там живую силу, преодолевая налаженную оборону, а ударить прямо на Перемышль. Пусть Львов окажется в тылу наших войск. Тем самым мы вынудим противника уйти из Львова без боя.

273

3-я Гвардейская танковая армия генерал-полковника танковых войск РЫБАЛКО П.С.

274

Львовско-Сандомирская наступательная операция, длившаяся с 13 июля по 29 августа 1944 года.

Так потом и получилось. Для этого танковую армию Рыбалко, которая на подступах ко Львову ввязалась в бой, понадобилось развернуть севернее, выведя ее из боя с тем, чтобы повернуть ее на запад через Жолкву и Яворив к Перемышлю. Вместе с танковой армией должна была наступать еще севернее 13-я армия Пухова [275] , очень хорошего человека и хорошего военного. Он командовал этой армией еще на Курской дуге. Я принимал участие в рассмотрении и утверждении этого плана. Потом поехал к Рыбалко, чтобы на месте ознакомиться с положением войск. Когда стал подъезжать, танки шли мне навстречу: их уже повернули, и они двигались в новом направлении. Неожиданно налетели самолеты и начали их бомбить. Я ехал вместе с секретарем Львовского обкома партии (сейчас председатель Комитета народного контроля на Украине, толковый и энергичный человек). Он был генералом, членом Военного совета какой-то армии, а когда мы стали подходить ко Львову, попросил, чтобы его, освободив от военной должности, дали нам, с тем чтобы утвердить его секретарем Львовского обкома КП(б)У.

275

Генерал-лейтенант ПУХОВ Н.П.