Время - московское!
Шрифт:
Таня! Щечки румяные, глаза сияют, из-под шлема выбилась платиновая прядка.
— Танечка, милая! Как спалось? Вы сегодня ранняя пташка! — сказал я, пожирая ее глазами.
— Даже и не знаю, что вдруг случилось, но где-то двадцать минут назад я почувствовала, что пора вставать. Необходимо просто! Сбегала в душ — и меня неодолимо потянуло на улицу. Оказалось, не напрасно — здесь стало так красиво! В общем, я вышла из нашего эллинга и зашагала куда глаза глядят. Как вдруг смотрю, кто-то еще, кроме меня, на волны
— Вот и здорово! Будем любоваться вместе и всю красоту умножать на два.
Мы стояли рядом, бок о бок, и жадно всматривались в набухающий розовым, лиловым, кораллово-красным, фламинговым и жемчужно-голубым горизонт. Вот-вот из унылого моря нехотя выползет червленый солнечный диск и наступит настоящее утро.
Мы не разговаривали — нам и так было хорошо. Ведь каждый из нас думал не только о своем, но также и о нашем общем. Это, черт возьми, приятно: не сговариваясь, просыпаться вдвоем за сорок минут до подъема просто потому… просто потому, что способности к телепатии свойственны не только манихеям, но и влюбленным.
Хотя и нет никакой телепатии, как нас учат…
Утренний воздух бодрил, даже горячил кровь — и мы с Таней улыбались счастливыми улыбками людей, к которым мир, как избушка на курьих ножках, повернулся самой праздничной своей стороной. Осмелев, я, с молчаливого Таниного одобрения, приобнял ее за талию. Мы могли бы стоять так целую вечность, если бы за спиной не послышались шаги.
— Эй там, на полубаке! — к нам обращался ефрейтор Зиненко, один из бойцов Свасьяна. — Имейте в виду, эта калиточка, — он указал на едва различимый контур, намеченный голубыми рисками на паутинном полотне периметра, — не для вас придумана!
Ага, а то я не знаю. «Арахна» пропускает только человека, имеющего специальные маркерные устройства, так называемые «шевроны». А «шевроны» имеются только на боевой экипировке осназовцев.
— Да я в курсе. Мы и не собирались, — отвечал я неприязненно. Нет, я не обиделся на «туриста». Я просто охранял наше уединение. Скажите, ну как можно не понимать такой простой вещи — когда парень обнимает девушку, к нему не нужно подходить, и к девушке не нужно, подходить к ним обоим просто аморально!
— Мое дело предупредить. С той стороны все заминировано, — буркнул Зиненко и, к моему большому облегчению, наконец развернулся и побрел восвояси, к неприметной сферической будочке, где коротали часы двое его напарников. — В общем, осторожнень…
Я, как воспитанный человек, пока ефрейтор говорил, поворачивался за ним, провожая его взглядом.
Но договорить до конца свое «осторожненько» ефрейтор не успел, потому что Таня, которая все это время послушно созерцала морские дали, вдруг завизжала так отчаянно и пронзительно, что нам стало не до мин.
Мы с Зиненко обернулись
И ахнули.
Прямо на нас надвигалась волна. Да-да, волна — черно-серая, вспененная, бесконечная. Метра под четыре высотой.
Она катилась с пугающей скоростью. Я был на сто процентов уверен, что несколько секунд назад никакой волны и в помине не было. Ах, как хотелось принять ее за оптический обман! Но природа Глагола, похоже, не предоставляла нам такой возможности.
В лицо хлестнул резкий, с сильным запахом извести ветер.
Послышался тревожный, ровный шум.
Цунами? Вроде как цунами.
Здесь и сейчас? Да, здесь-и-сейчас.
Но откуда?!!
Задать себе эти важные вопросы я не успел.
Я схватил Таню за руку, резко захлопнул забрало ее шлема, крикнул «бежим!» и буквально поволок за собой к ближайшему эллингу, до которого было метров двести.
А вот Зиненко, заметил я краем глаза, убегать не собирался. Он стоял, широко расставив ноги, на том месте, где мы только что беседовали, и, очарованный, как видно, гибельной красотой зрелища, исподлобья наблюдал за неотвратимым приближением громадины. А ведь громадина готова была проглотить и его, и нас, и весь наш остров!
Добежать до эллинга мы, конечно, не успели. Нас с Таней накрыло тяжеленное, холодное одеяло. Затем рвануло куда-то вбок, подбросило вверх, качнуло, перевернуло животами вверх, затем вновь потянуло вниз и, наконец… швырнуло на ту же землю, с которой мы вознеслись, но только пятьюдесятью метрами правее. Все это время, прошу заметить, мы с Таней крепко держались за руки.
В сущности, все обошлось — спасибо «Саламандрам», мы даже не промокли. Разве что Таня сильно испугалась.
Волна была не такой уж и высокой, как мне показалось.
И главное, хвала Господу, она была одиночной. В физике такое, кажется, называется солитоном. А в гидрологии и океанографии — увольте, не знаю.
Подкинув вверх, словно мяч, сторожевую будку с коллегами Зиненко, волна прокатилась через наш лагерь, ударяя в стены эллингов (к слову, все эллинги устояли). После этого она слизнула все, что плохо лежало, с территории склада № 3, который был устроен прямо под открытым небом, и, довольная учиненными опустошениями, последовала своей дорогой.
Мы с Таней, грязные и мокрые, встали и принялись неловко отряхиваться.
Нашептывая Тане всякую ободряющую ерунду, я с тревогой посматривал в море — не приближается ли что-нибудь повыше прежнего, нам всем на погибель. Но все было тихо.
Из эллингов высыпал возбужденный народ.
— Заодно и умылись, — пошутила по этому поводу Таня. Чаще других в устах сонь звучал вопрос: «Что это было?» Ну и, конечно, родной русский мат. Я давно заметил: в минуты опасности сквернословят даже солисты оперы и балета.