Время нас подождёт
Шрифт:
И этот разговор ночью…
Правда, в отношении ко мне это никак не изменилось. Разве что бабушка ещё добрее ко мне стала. Хотя — куда уж добрее? Молчаливее сносить мою внезапную грубость?!
Но я знаю, что это только пока — не изменилось. А потом изменится.
Мне было неловко смотреть в глаза Наташе. Я понимаю, что она не виновата ни в чем, и тот карапуз в её животе — тем более, но я… Мне-то что делать?
Юрка будет уходить в плавание, а она будет с ним нянчиться, с ребёнком, в смысле. А я буду мешаться.
Что? Помогать?
Как?!
Вот такой варёный ходил я недели
Мне он таким и представлялся — как с рекламы подгузников. Весёлый, толстенький, с большими щечками, почти лысый и совсем неплачущий. Хорошенький.
Только я-то какое к нему имею отношение?!
Я старался быть ещё серьезнее и внимательнее. Но чем больше я старался, тем больше выходило наоборот! Пару раз я даже что-то сказал резкое Наташе. Юры дома не было. А мне от этого стало так пакостно, что я прогнал с дивана любимого Мурзика. И уткнулся в какую-то книжку…
А с Юрой я уже поссорился. Я мысленно прокручивал тысячу раз наш диалог: вот он наконец говорит мне, что у них будет малыш, вот что-то ещё хочет сказать, а я… Я одеваюсь — молча и иду к двери, и только у порога бросаю: «Не хочу быть помехой. Спасибо за всё». И ухожу. Куда? Не знаю. В детдом… Не знаю. А Юра, он, конечно, бросится за мной и будет меня уговаривать, но — бесполезно.
Или не бросится?
Мне почему-то очень хотелось, чтобы он пошёл следом и уговаривал меня…
Каждый раз я замиранием сердца представлял этот диалог и отодвигал его…
Только чтоб они не сами отвели меня туда! Это… это такое… Когда на тебя все смотрят сочувствующе, а Перец обязательно будет издеваться, будто я самый невыносимый в мире человек, раз меня вернули!
Но Юра почему-то ничего не говорил. И вообще, вел себя так, как ни в чём не бывало. Почти так.
Пока не наступил четверг.
На больших переменках мы иногда выходим с ребятами на улицу. Особенно, если снег мокрый и можно побросаться снежками. Охранник, конечно, ворчит, ну да что там! Не запрещено же в правилах, да и не прогуливаем мы. Минут пятнадцать передохнём и вернёмся, даже учиться потом легче, на свежую голову! Так вот, на одной из таких переменок, мы с мальчишками выкатились в заснеженный и мокрый двор.
У нас класс как бы делится на две компании. Нет, три — если с девчонками. А если только парней считать, то две: одна поспокойнее, «интеллектуалы», так сказать, а другая — «хулиганы», не так, чтоб прям злые бандюки, а просто ребята, которые «забивают» на часть школьных правил. Мы с Колькой больше принадлежим к «интеллектуалам», потому что с ними интереснее, потому что они щедро делятся правильными заданиями на переменках, потому что набор слов у них как-то побогаче и поспокойнее, чем у «хулиганов», да по многим причинам! Но сегодня я оказался во второй компании — наши что-то затеяли в классе, а мне очень хотелось на улицу, проветриться. Если очень подумать, почему я с ними пошёл, то можно сказать вот что. Эта компания чем-то отдалённо напоминало компанию Перца, и мне хотелось, чтоб меня там признавали. Потому что… Глупо, конечно, но это
Ещё сегодня не пришёл на уроки Колька — вот третья причина, почему я оказался там.
Был у этих ребят такой обычай — курить за школой. Надо сказать, что у нас на территории школы это делать запрещёно. Так вот, вывалились они на улицу, я — с ними, отошли в незаметный глазу угол, который они облюбовали, затянулись и стали обсуждать свои дела. Мне тоже предложили.
— Будешь? — спросил меня Володя Крюков, белобрысый, низенький, с глянцевыми щеками и прозрачными зелёными глазами, командир «хулиганов».
Я замотал головой.
— Чё, от родителей влетит?
Я промолчал, за меня ответили другие.
— Да не, ему не влетит, у него отец нормальный.
Эти ребята, как и все остальные не знали, что я усыновлённый. Об этом знал только Колька, но он никому не говорил, как я и просил…
— Просто не хочу, вот и всё, — ответил я. Почему я обязан оправдываться?
— А кто у тебя папа? — снова спросил Володя.
— Моряк, — буркнул я. — Штурман.
— Тю… — захлопал он глазами. — Врёшь! Сейчас штурманы вообще не нужны — такие навигаторы делают!
— Да ладно тебе, не нужны, а если навигатор сломается! Да и на навигаторах кто сидит? — заспорили парни. Они ничего в этом не понимали, и каждый выдвигал свою гипотезу, а я стоял и молчал.
Потом разговор плавно перешёл на математику, обсуждение учителей и как лучше прогулять контрольную… Потом стали выяснять — на какой фильм пойдут в кино… А мне стало совсем скучно. Я здесь чужой. Они болтали про какого-то только им известного Тёмыча, у которого на той неделе был день рождения, про очередную бродилку-стрелялку на суперновом дорогущем планшете, которого у меня нет и не будет… Фразы они щедро сдабривали такими словами, какими ругался Перец, когда со своими дружками меня лупил. От этого делалось ещё тоскливее.
А ещё тягостно было на сердце оттого, что я не вступился за Юру и промолчал. Согласился, выходит с ними, что профессия у него бесполезная? Нет, я так не считал! Выходит, струсил?
Попытался успокоить себя, что это я просто решил не спорить — не получилось. Будто я отказался от него при всех — вот какое было у меня чувство. Будто предал его, что ли…
Но я не подавал виду. Просто стал думать, куда же подевался Колька, и когда ему лучше позвонить? Или зайти после школы?
Потом из-за угла показался наш сторож, Семён Степанович, и мы рванули в класс.
Вот и всё, ничего особенного, если бы не мой медальон. В классе я увидел, что его нет. Точнее, не нащупал под рубашкой.
Все уроки извёлся — лишь бы никто не поднял его! Как мне его найти?! Это же… последняя память о родителях! Это же… Итак плохо, ещё и медальон этот…
Решил посмотреть на том месте, где мы стояли. Может, он упал, когда мы убегали от сторожа?! Зацепился за майку, и цепочка порвалась, бывает же…
Перед глазами так и стоял аккуратный серебряный овал с тоненькой узорной чеканкой. Мне всегда казалось, что его носила моя мама.