Время нас подождёт

Орлова Ульяна Владимировна

Я снова заскрипел диваном.

Ответ был один — простой и ясный, как день: потому что я трус.

Что делать теперь?!

Мне было так горько, словно это я избил Володьку. Даже нет, наверное, ещё хуже. Мне хотелось плакать, и я не мог, да как же мне хотелось остановить время и вернуть тот миг, чтобы, чтобы…

Что, Миха, вступился бы ты тогда, или снова бы струсил?! Какую же, выходит, можно сделать подставу, ничего не делая, не двигаясь, не шевелясь. Предать себя и того, кто рядом, кого нужно бы защитить…

Где-то я слышал такую фразу.

Молчанием

предаётся Бог.

Значит, я предал Бога?!

Это было невыносимо. Я встал, на цыпочках, стараясь никого не разбудить, прошёл на кухню, налил себе из крана воды и залпом её выпил. Потом с минуту поразглядывал магнитики на мирно гудящем холодильнике и ушёл в комнату. Уткнулся носом в подушку и заснул без снов.

Только под утро мне приснился короткий мутный сон. Я лежал там, на мокром снегу, а меня бил Перец. А неподалёку стоял Володька и смотрел на меня, и что-то говорил даже — не разобрать, что. Я хотел крикнуть Володьке: «Ну чего ты стоишь?!» — и проснулся. За минуту до будильника.

Весна вступала в свои права, каждый день количество снега уменьшалось, и весело падали капли с сосулек нашего подоконника. А у меня на сердце было тягостно. Дни тянулись одинаковые, серые, бесцветные. Школа, дом, уроки, школа… Разговаривать не хотелось ни с кем, и я засел за уроки, чем вызвал несказанное удивление Наташи и радость учителей. Но когда я оканчивал делать домашнее задание — снова возвращалось чувство вины, тяжёлое, как гудрон, в который вляпаешься однажды и потом долго не можешь очиститься…

Никуда от него не денешься, от этого чувства. От Перца можно спрятаться, а от него — нет, потому что оно внутри тебя, и ноет, ноет, словно болит что-то.

Наверное, так сильно и долго может болеть только душа.

Если бы я знал раньше, что это такое! Что хуже: заступиться и получить сдачи или всё время — днём и ночью — маяться от угрызений совести? Когда знаешь, то можно сравнить, сейчас я знаю — что это такое, и не хочу больше…

Не могу больше!

Выходит, Славка, когда говорил про то, что эта боль, она хуже физической — знал, откуда? У него у самого такое было?! И что же он делал? Спросить бы его, а он уехал, нет его рядом, и Юры нет, некого спросить…

С Володей с тех пор мы общаться перестали.

В понедельник я рисовал контурные карты по истории, вспоминая, что ведь были такие дни в моей жизни, когда мне было страшно выходить последним после уборки в комнате, понимая, что сейчас меня могут схватить и оттащить в подсобку — для очередной разборки, и никто не заступится. Или когда я шёл по коридору и вдруг встречался с Перцем, и всё оседало куда-то вниз от одного его взгляда… Я боялся его угроз, учился каким-то приемам самозащиты, дрался, потом боль проходила… до новой встречи с ним…

Сейчас я живу спокойно.

Но разве я знал, что самое страшное, это когда ты с разбегу встречаешься с самим собой и узнаешь, какой ты есть на самом деле? И от этого никуда не денешься, как и от того, что ты сделал… или не сделал.

Я бросил карандаш, отодвинул карты и, опустив голову на руки, закрыл

глаза. Как же я устал… Такое чувство, будто оступился и попал в болото, и с каждым днём эта трясина засасывает, а я барахтаюсь без толку и выбраться не могу… Внутри всё комкалось и бурлило, и от этого сегодня вот я сердито ответил на Наташину просьбу сходить в магазин за кормом для кота; ответил — и помрачнел. Она ничего не сказала, только вздохнула, а я увидел её глаза — большие такие, грустные. Она же не виновата! Зачем я так… Она ведь тоже скучает по Юре, и пузико у нее уже видно, тяжело наверное… А тут ещё я… счастье привалило… Тьфу!

Внезапно и отрывисто зазвонил телефон в соседней комнате. А через несколько минут вошла бабушка, и предложила запустить «скайп» на компьютере — звонил Юра. Забыл сказать, что маленький компьютер он забрал, а ноутбук лежал на столе в большой комнате.

Как же я обрадовался, увидев Юру! Сердце подпрыгивало от радости, хоть с экрана он казался совсем незнакомым — строгим, подтянутым, только лишь глаза были его: весёлые, смеющиеся карие глаза…

— Миш, как ты?

— Я? Нормально, — откликнулся я и осёкся — и здесь мои переживания не давали покоя. — Юр, а ты когда-нибудь чего-нибудь боялся?

Юрка моргнул — не ожидал такого вопроса. Задумался на секунду.

— Боялся. А как же?

— И что ты делал? Как его побороть, этот страх?!

— Ну как…По мне — так осознавать что происходит, и зачем ты это делаешь.

— А если я понимаю, а всё равно не могу!

— Чего не можешь?

— Ну… Пересилить себя. Сделать что-то честно, даже если боишься рисковать. Сказать правду, заступиться за кого-нибудь.

— Значит, не осознаёшь. Нужно несколько секунд, чтоб остановиться и понять. Или ты, поддавшись страху, бежишь, — да, ты жив, но потерял душевный покой. Или поступаешь честно и помогаешь человеку, и этот душевный покой обретаешь. Вообще, страх куда-то исчезает, когда начинаешь спокойно соображать. Часто он кажется больше, чем есть на самом деле.

— А если, допустим, ты сбежал? Что теперь, всю жизнь мучатся?!

Юрка вздохнул. На экране компьютера изображение рябило и немножко висло — связь плохая, наверное, у него. Картинка застыла, но я услышал его голос:

— Зачем же мучится? Пока живёшь — можешь исправить свои ошибки! Миш, что там у тебя? Давай рассказывай, а то скоро связь совсем пропадет.

Я замотал головой, но потом понял, что он меня не видит и сказал:

— Нормально всё. Юр, ты всё плаваешь, плаваешь… Когда приедешь?

— Через месяц, Миша. Скоро уже… Ты держись там давай! Слышишь? Держись!

… Эти слова до сих пор звенят у меня в ушах. Держись… За кого держаться-то?

Этот разговор словно был продолжением того, в машине, по дороге домой…Юрка тогда говорил… Да, точно: сделал зло — упал в болото. Вот и у меня так вышло, хоть я и не делал, а всё равно вышло так, как бы и сделал. Что я тогда сказал? А…

«Ну ведь можно же вылезти!»

«Из болота-то? Ну-ну…»

«Вытащит кто-нибудь…»

Кто меня теперь оттуда вытащит?! Друзья? Родные?