Время не ждет (сборник)
Шрифт:
– Вы, наверное, москвичка? – предполагаю я.
– Да, батюшка, – улыбается Людмила, – я действительно из Москвы. Всю жизнь проработала врачом, вышла на пенсию, и хотя все еще продолжаю работать по специальности, но мечтаю иметь такое место, где на старости лет могла бы спрятаться и отдохнуть от всего человечества.
Ее слова о «всем человечестве» напомнили мне о чем-то очень знакомом.
– Доктор, вы случайно не психиатр? – И оказалось, попал в точку.
Людмила была психиатром, и я наконец смог задать вопрос специалисту, на который уже столько лет мечтал получить ответ.
– Доктор,
– Да, батюшка, похоже, что так оно и есть.
– А почему, Людмила, разве сумасшествие заразно?
– Я не могу этого объяснить, но нередко дело обстоит именно так.
Я бы еще долго потом ломал голову над этим феноменом, если бы мой друг отец Виктор не рассказал мне о том, как однажды, будучи тяжело раненным, впервые попал в военный госпиталь. В госпитале он подружился с тамошним хирургом, чеченцем по национальности. А потом, уже став профессиональным спецназовцем, он нередко заводил знакомства с военными хирургами. Так вот, по наблюдениям моего друга, лучшими военными хирургами являются кавказцы-мусульмане и евреи. Все тот же хирург-чеченец рассказывал, что его коллеги-славяне слишком душевны, потому что воспитаны в христианской традиции.
Они жалеют раненого и всеми силами стараются спасти ему жизнь, даже тому, для кого эта жизнь после госпиталя превращается в сплошную муку.
– Зачем страдать человеку, оставшемуся без рук и ног? Хирург должен руководствоваться не жалостью, а целесообразностью.
Я тогда запомнил рассказ моего друга и попробовал распространить этот же принцип на врачей-психиатров. Может, и они начинают болеть, потому что независимо от себя невольно разделяют страдания своих пациентов?
Хотя все это только догадки, люди мы сельские, живем в стороне от торных путей цивилизации и ничего в этих делах не понимаем. Пускай на эти темы рассуждают специалисты, а наше дело созывать людей в храм на молитву, на которую соберутся и здоровые, и больные, и психи, и психиатры.
Нет, все-таки прав тот безумный «мессия», все мы в глазах Божиих больны грехом, из-за чего и страдаем, просто не многие это понимают. И в гордыне нашей все только больше усугубляем мучения. А любящий свое неразумное создание Господь смотрит на нас и смиренно ждет, когда же мы наконец Его услышим: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы».
Радоница
Раньше, до того как стать верующим, я не любил бывать на кладбище. Скажу больше, кладбище всякий раз напоминало мне о конечности моей жизни, и от этого становилось грустно. Грустно жить на земле человеку, чья жизнь конечна.
Жить? А ради чего? Для того, чтобы умереть? Бессмысленно все это. Здесь действительно до эволюции додумаешься. Человек появился на земле как результат цепочки положительных мутаций. Мол, это мы домутировались до сознания, совести и разума. Схватится порой человек за голову: и зачем я стал человеком? Кому нужны были все эти мутации, если, в конце концов, я превращусь в холмик земли или жалкую горстку пепла? Тогда вполне оправданно: бери от жизни все, что в состоянии взять, пока
Сознание, что ты слепок с вечного Образа, оправдывает твое бытие и вносит в него смысл. А мысль о предстоящей встрече с Творцом заставляет относиться к жизни ответственно. Открывается замысел: Он тебя любит, и ты дитя Его любви. И думаешь: хорошо-то как.
Только после того, как я пришел к вере, кладбище перестало быть для меня страшным местом и превратилось в «хранилище оконченных повествований».
Наше кладбище за селом в глубине леса делится на небольшое старое, начало которому было положено еще в XVII веке, и новое, но уже большое.
Знаете, чем, кроме размеров, отличается наше сельское кладбище от таких же, но только городских?
Так вот, практически все, кто похоронен на новом кладбище, отпеты мною. В судьбе почти каждого погребенного здесь человека мною сделана последняя запись. Я молюсь о них, помню многих из них. Тем более что и до рукоположения много лет жил и работал с этими людьми. И знаю, что от моей молитвы в чем-то зависит их посмертное бытие. Наша с ними связь не прервалась по их кончине. Духовное попечение не прекращается и за гробом.
Церковный год с его устройством поминальных и родительских суббот и особенно пасхальным служением не позволяет нам забывать тех, кто уже ушел. И посещение могилок на Радоницу для меня всегда превращается в какое-то особое, радостное событие. Идешь на кладбище, словно в гости к друзьям, особенно к тем, кого успел полюбить еще при их земной жизни. С кем вместе молился и восстанавливал храм, моих братьев и сестер.
Однажды снится мне сон, как раз перед тем, как идти служить на родительскую субботу. Будто бы я умер. Душа отлетела, и я даже увидел собственное тело. И так стало грустно и одновременно обидно, что ни с кем я не попрощался, не обнял своих малышей, матушку не поцеловал. И душа от обиды заплакала.
Вдруг мысль: а родительская? Это же сколько сейчас народу в храм придет, а службы не будет. Откуда другому священнику взяться? И душа, привыкшая к ответственности, немедленно вернулась в тело. Проснулся и обрадовался, что все это только сон.
Но память о том, как плакала душа, покинувшая тело, осталась со мною навсегда. С тех пор, отпевая, я стал сопереживать умершим.
По входу на новое кладбище меня сразу же встречает Алексей. Многому я у него научился. И во многом хотел бы на него походить. Он умел и хотел жить. Но при всем жизнелюбии болезнь научила его терпеть и смиряться. Он умирал несколько лет, но всякий раз после соборований вставал и продолжал каждое воскресенье приходить в храм и причащаться. А ушел на Вознесение Господне, последнее, что он сказал мне, а я успел его причастить, было:
– Спасибо тебе, батюшка, за все, спасибо.
– Христос воскресе, Алексий!
Совсем рядом ухоженная могилка младенца Сашеньки. Неизменный причастник практически всех воскресных литургий. Он утонул в Феодосии перед днем, когда должен был пойти в первый класс. Его отец, простой рабочий, не смог спасти дитя. Николай на «калымах» в свои выходные заработал денег, и ими мы оплатили труд иконописцев. Три большие иконы деисусного чина в приделе святителя Николая – его жертва в память о сыне.