Время не ждёт
Шрифт:
Игнатьев жестикулировал обеими руками и говорил о своих планах так горячо, что Белоцерковец заразился его энтузиазмом и начал сам развивать отдельные его мысли.
— Насчет камня и горного дела ты прав, надо заинтересовать соответствующие организации и поставить их опыты, — сказал он.
— Разумеется, инструменты горные и по камню работают как бы в точильной среде, осуществить их самозатачивание, очевидно, будет легче, нежели у инструментов по металлу.
— Надо привлечь внимание строителей, архитекторов, горных инженеров, нефтяников, нужно
— Толя, знаешь, зачем я позвал тебя? — перебил Александр Михайлович, — чтобы уговорить тебя перейти ко мне на работу. Ты ведь по образованию путеец-электрик, а по опыту строитель. А у меня электросварочные работы займут половину объема всех дел лаборатории; что же касается строительства, то будешь строить завод, как мы раньше уговорились. Но я хочу, чтобы ты возглавлял всю организационную и административную работу в лаборатории. Давай работать вместе, Толя, согласен?
Белоцерковец ожидал этого вопроса. Он подумал и ответил:
— Я строю завод, где дел мне хватит еще года на полтора.
— Ах, досада!
— Что делать? Бросить стройку сейчас никак не могу.
— Не надо... Ну, потерплю, Толя, если ты даешь слово.
— Потерпишь? Тогда я буду попрежнему весь твой.
Говоря «попрежнему», Анатолий Петрович имел в виду далекие годы юности, когда они были неразлучными друзьями. Александр Михайлович понял это и был очень тронут. Крепким рукопожатием они молча скрепили "договор. Снова союз, прочный, сцементированный большими творческими замыслами, тозарищеский союз на всю жизнь!..
В дверь постучали. Вошел курьер, вручил Игнатьеву конверт со штампом Наркомфина и ушел.
— Что это? — удивился изобретатель, — не успел я еще перебазироваться в Москву, а Наркомфин уже налогов хочет?
В конверте оказались две выписки из решения коллегии Наркомфина. В первой выписке говорилось о том, что согласно указанию Советского правительства Игнатьев премируется за свои изобретения деньгами в сумме 100.000 рублей. Вторая выписка была справкой для местного финотдела о том, что премия Игнатьева освобождается от государственных налогов.
— Не было ни гроша, и вдруг алтын! — воскликнул ошеломленный изобретатель.
— Хорош алтын. Сто тысяч для тебя — астрономическая сумма! — сказал не менее удивленный Белоцерковец.
— Подозреваю, что это инициатива Куйбышева. Придумал же Валериан Владимирович предложить деньги таким способом, чтобы я не смог отказаться от них.
— Ничего, ты бери, деньги не пропадут.
— Разумеется... О, идея, Толя, давай выпьем! Выпьем за здоровье товарища Куйбышева, за процветание лаборатории, за нашу совместную плодотворную работу!
Игнатьев нажал на кнопку звонка. В дверь постучались, и вошел Валериан Иванович Богомолов, некогда носивший в Боевой группе кличку «Чорт».
— О, а я думал официант такой быстрый! Пришли очень кстати, будем пировать, — сказал Александр Михайлович, приветствуя гостя. Богомолов был инженером,
Официант накрыл стол, поставил закуску, вина, коньяк. Игнатьев налил гостям в рюмки коньяку, а себе кагору. Те решительно запротестовали.
— Не могу, врачи запретили пить водку и коньяк, — оправдывался изобретатель. — Десять лет — с 1919 года — как меня временами беспокоят головные боли. Все некогда было ходить к врачу. Наконец, на днях пошел и узнал, что у меня «сердечная недостаточность». Что это такое, не знаете?
— Порок какой-то. Смотрите не запускайте, — посоветовал Богомолов.
— А я всегда был уверен, что у меня, так сказать, «сердечные излишки», а тут нате вам — «недостаточность»... Ну, бог с ним, с сердцем, — сказал Игнатьев, подняв рюмку. — Выпьем!
Лаборатории отвели помещение в доме номер 4 по Лучниковому переулку, между Мясницкой и Маросейкой. Начали набирать людей.
В марте 1930 года приступили к монтажу оборудования. Как-то утром, стоя среди нераспакованных еще станков, Игнатьев отдавал приказания об их расстановке. Вдруг он услышал знакомый голос:
— Можно повидать Александра Михайловича? Игнатьев обернулся и пошел навстречу посетителю, простирая руки:
— Верещагин, друг мой, Николай Федорович, сколько лет не виделись! — сказал он, обнимая бывшего матроса.
— Да уж поболее четырех лет будет, как не виделись, — ответил Верещагин, подняв вздернутый нос и сияя от радости. Он мало изменился, говорил все так же неторопливо, скупясь на слова. Игнатьев спросил:
— Как же вы поживаете, что у вас нового? Рассказывайте.
— Что уж мне рассказывать? Работаю на бетонном заводе. Вчера прочитал в газете, что привезли лабораторию, вот и приехал вас повидать. Лучше вы о себе расскажите, у вас дела-то поинтереснее моего, созвучнее протекают.
— Созвучнее, говорите? — рассмеялся Игнатьев, похлопав по плечу Верещагина. — Друг мой, вы не представляете, какое «несозвучие» терпели мои дела, по каким ухабам и колдобинам пробивался я к цели в эти годы. Только сейчас наладилась жизнь. Написать бы обо всем книгу, да вам известно, не люблю я писание.
— Верно, Александр Михайлович, сколько я вам? слал писем, а вы ответили раза три.
— Виноват, виноват перед вами, Николай Федорович, надеюсь, теперь буду отвечать на все ваши вопросы тотчас же, потому что будем работать вместе, не так ли?
— Я про это и хотел спросить вас. С вами приятно работать, Александр Михайлович.
— С вами тоже. Вот что я вам скажу, Николай Федорович, я привез сюда немца Венцеля — мастера по сварке. Платим ему валютой. Сами понимаете, что, чем скорее немца отправим обратно, тем лучше. Я поставлю вас к Венцелю помощником, а вы обещайте мне месяца за три освоить профессию рабочего на лентосварочной машине и прессах.