Время останавливается для умерших
Шрифт:
Я не стрелял потому, что на рыбалку не брал с собой оружия. По крайней мере в эти часы хотел забыть, что существуют люди, которые могут меня убить и в которых нужно стрелять.
— Может в машине были пьяные или хулиганы? — предположил я.
— Неизвестно, кто там был, — ответил охранник, — К таким вещам надо относиться серьезно.
— Возможно и случайность, — сказал я неуверенно и поднял удочку — она лежала у края кювета.
— А я думаю, что это не случайность. Вы должны сюда кого-нибудь прислать, чтобы исследовали следы шин.
— Пан Броняк, у нас почти все ездят на
— Все равно не пренебрегайте этим. Не исключено, что кто-то из преступников, кого вы поймали, вышел из тюрьмы и теперь мстит.
Мы попрощались. Охранник укатил, а я пошел дальше той же дорогой, прислушиваясь, не приближается ли сзади шум мотора…
Подумал отчего-то о великолепной удочке Броняка и вдруг вспомнил, где мне приходилось видеть точно такую же, — в квартире Эмиля Зомбека. Она была прислонена к стене. Сержант еще играл ею, разговаривая с Галиной.
А не мог ли Броняк выкрасть эту удочку? Он производил, правда, впечатление человека честного и уравновешенного, но как фанатик рыбной ловли вполне мог бы решиться на что-нибудь подобное. Тем более, что Зомбек не оставил после себя наследников.
Пианист играет на расстроенном рояле и поет пропитым голосом:
Не говори, не надо слов пустых, Уже не верю твоему «навеки»…Клос заказывает сосиски и два пива. Просит официантку выписать счет и прячет его в карман.
— Вам оплатят это угощение? — спрашивает Фальконова.
— У нас никогда ничего заранее неизвестно, — говорит сержант. — Но у вас, кажется, есть для милиции сообщение, за которое стоит понести расходы? Это даже приятно — пригласить на ужин милую и откровенную женщину.
Фальконова вздыхает. Съев только одну сосиску, она отодвигает тарелку.
— Жалко, что пан капитан занят.
— Вы же знаете, что я даже отсюда ему звонил. Он еще не вернулся с рыбалки.
У Фальконовой, несмотря на ее сорок лет, еще довольно молодое лицо, но руки безнадежно испорчены, изъедены мылом и содой, красны от постоянных ожогов. Сержант смотрит на ее руки.
— Капитан вам обо всем рассказал? И о том, что я поклялась покойному, тоже?
— Обо всем. Я знаю жизнь, пани Фальконова. Вы можете говорить со мной так, словно знаете меня с детства. Словно я вам носил воду для стирки…
— Да, вы человек здравый, это видно. Я обещала капитану, что подробно опишу того человека, который приходил к Эмилю.
— Раньше вы рассказывали не так, как было, правда? Я вас понимаю, пани Фальконова. Вы поклялись Эмилю сохранить тайну. А тут появляется милиция и просит вас нарушить эту клятву. Милиция, конечно, хочет как лучше, вы это знаете, но вы хотите остаться честной перед покойным. Я вас понимаю.
— Именно так и было, поверите ли. Только теперь мне стыдно, потому что я…
— Уверен, что стыдно, — тут же подхватывает сержант, — Если бы Эмиль знал, что его убьют, то обязательно попросил бы вас отомстить за его смерть. У нас по вашей милости было много хлопот. Нашим людям пришлось изрядно
— Поверите ли, но у него лицо точно такое, как я рассказала. Только когда я сидела там у вас, вдруг появился у меня перед глазами Эмиль — аж в животе похолодело. И тогда я сказала, что у того человека были еще очки и усы. А он не носил ни очков, ни усов.
— Плохо. Придется нам с вами еще раз проделать эту работу. Выпьете пива? Заказать еще?
— Нет, спасибо, не надо.
— Вы хотите еще что-то сказать, правда? Тяжело человеку, когда он что-нибудь скрывает и не может никому довериться. Я это знаю, пани Фальконова. Тоже кое-что пережил.
— Это верно, на душе тяжело. И боюсь я чего-то. Хотела сегодня сказать всю правду, и все равно боюсь, поверите ли.
— Так скажите, не надо себя мучить.
— Когда я вернулась к Эмилю после прогулки, то сразу спросила что это за человек был и почему он так напуган. «Это тот, из Колюшек», — сказал Эмиль. Тогда я спросила, тот ли, что прислал открытку с поздравлением? «Он, — сказал Эмиль, — только ты сюда не встревай, не твое это дело». А потом толкнул меня на колени и заставил поклясться перед святым образом, что я забуду и об этом человеке, и об открытке. И что никому ничего не скажу, даже если меня станут пытать.
Сержант напряженно смотрит в глаза Фальконовой. Он знает, что женщина говорит правду, поэтому терпеливо ждет, что она скажет еще. Он неподвижен, не дотрагивается даже до кружки с пивом, хотя чувствует страшную сухость в горле.
— Вот и все. А еще кое-что я смогу сказать только пану капитану. Вы его попросите, чтобы он на меня не сердился. Ведь то лицо, что ваш офицер нарисовал, выглядит как на фотографии, словно живое. Только страшно мне стало, вот я и добавила усы и очки. Попросите пана капитана прийти завтра утром. Я до самого обеда буду ждать, никуда не уйду. Но только пусть он приходит не в форме, как в последний раз приходил, а то соседки будут сплетничать…
— Я скажу капитану, он обязательно придет, — говорит сержант. — Вас отвезти домой?
— Спасибо за предложение, мне недалеко. Я не привыкла шиковать на машинах.
Фальконова выходит первой. Сержант задерживается в гардеробе, покупает сигареты и спички. Ждет, не выйдет ли за Фальконовой еще кто-нибудь. Никто не выходит.
Фальконова сворачивает в боковую улочку, проходит первый перекресток. Когда она переходит на другую сторону улицы, из переулка появляется мужчина в плаще из болоньи. В тишине раздаются только шаги Фальконовой. Мужчина идет мягко, бесшумно, словно подкрадывающийся зверь. Расстояние между ними уменьшается.
Фальконова проходит мимо фонаря, ее тень падает на стену дома. Около этого темного движущегося пятна появляется тень идущего за ней мужчины. Фальконова слегка поворачивает голову, замечает карикатурно изломанную тень мужчины, но не слышит его шагов. Она уже знает, что эта тень не ее: по стене скользят контуры двух фигур. Эвелина затягивает под подбородком узел платка… Идет все быстрее. Потом бежит…
Мужчина догоняет ее в несколько прыжков. Он уже не беспокоится, что слышен звук его шагов.