Время покупать черные перстни
Шрифт:
А потом он стал замечать, что многое в его везении — за чужой счет. Он купил бананов, отстояв не по часу, как все сослуживцы, а десять минут: шел, увидел, встал, и на нем кончились… И заметил утирающую слезы дурнушку в уголке. Кажется, из техотдела? В общем, с третьего этажа. Прежний он ни за что бы не осмелился подойти к незнакомой женщине с расспросами (а вдруг — неуместными? И вообще, помочь не поможешь, а растравить растравишь), а тут подошел и спросил: «Простите, вы о чем плачете? Может быть, я смогу помочь? Только честно!»
Дурнушка отвернулась и сказала глухо: «Понимаете,
— Всего-то? Ей-богу, тут и плакать не о чем. Я их, если честно, не очень-то и люблю, а так… Все хватают, и я. Возьмите. Я один отломлю от грозди, а остальное — вот. Пожалуйста. Да уберите ваши рубли! Ну ладно, чтобы не казалось подаянием, возьму. Но тогда уж, сколько их там? Теперь я вам за один банан остаюсь должен!
Он выжал-таки несмелую улыбку на лице дурнушки и ушел, довольный собой. И на гололедной, выкатанной пацанами, проплешине по пути к институту ка-ак уселся на лед с маху! Аж под ребрами закололо!
И так и пошло. Его везение плодило беды вокруг. Он точно всасывал в себя успехи других. А стоило компенсировать это, сделать кому-нибудь что-то доброе (все равно, кому, и все равно что), тут же случалось что-то с ним. Впору начать искать того, приснившегося беса и просить забрать дар обратно. Но это только так, слова. На самом-то деле нынешняя, удачливая жизнь была настолько приятнее, что он ничем бы не побрезговал: ни чужими невзгодами, ни слезами, ни даже бедами, только бы ее сохранить, нынешнюю.
Да и потом, где его искать, того беса, или кто он там? Как сделать, чтобы снова приснился? Рецепта он не знал. Даже если бы и вправду хотел, не смог бы. Оставалось жить как живется. А жилось очень и очень неплохо. Кассирша из их столовой оказалась в постели сладкой, но страшно скучной, ограниченной и вульгарной вне постели. Она ему надоела после двух ночей, как если б он с нею семь лет прожил. И он перестал ее приглашать к себе. Просто перестал и все. При этом так же шутил с нею в очереди. И ничего… Расстались без слез. Впрочем, она быстро утешилась…
Так весело, легко и, ну, хоть мы и поостережемся говорить — «счастливо», но радостно и довольно — он никогда не жил. Вот только угнетало его то, что все это ценою невезения других.
Хотя… Его везение, полное и совершенное, было сложено, кажется, из невезений многих людей, зато неполных и непостоянных. То есть, слегка сжульничав, можно было утешаться тем, что на долю каждого отдельного человека приходится малая часть. При всем невезении каждый из них жил в целом куда счастливее, чем он прежде. Он, понимаете, никого не довел до такого ужасного ничтожества, как то, в коем сам пребывал. А то, что с людьми вокруг него творилось, это так, пустяки. Вот с ним было куда хуже! У него ведь и просвета не было! Обложная какая-то непруха шла!
Иногда это утешение действовало, иногда — нет. Тогда он ясно видел, что это отговорочки, что надо найти
Потом покаянное настроение проходило, и он опять становился бодр, весел и почти что самоуверен даже. Особенно если вослед за приходящей в конце дня и на всю ночь хандрою был будничный, рабочий день. По выходным выходить из тоски было сложнее.
7. Дар напрасный…
Наконец, в один праздничный день, на третий год благополучия нашего героя, он поддался хандре, печально вздыхая, перестелил постель и улегся в соответственном настроении. И приснилось ему, что идет он по серому мерцающему коридору, без видимых светильников, без окон, не совсем по темному, и знает точно: шестую дверь налево ему надо будет отворить. Одна, вторая… Кто там ухает и стонет за четвертой дверью? Человек ли, зверь ли? Но мимо, мимо…
Вот нужная ему дверь. Низенькая, широкая, ярко-белая. И грязноватая. Ручка в метр длиною. Торкнулись. Ну да, конечно, сидит он, грустный-грустный, хвост теребит. Шишку волосяную на конце хвоста общипывает. И в ответ на «Здравствуйте» говорит с такой мировой скорбью в голосе:
— Да здравствуй, здравствуй. Что ты, здоровья мне желаешь, что ли? Так мы и не болеем вовсе. А желаешь ты мне, чтобы я со своим подарком сквозь землю провалился. Освободил тебя. Но чтобы не весь дар везучести забрал, а избыточную часть. Чтобы тебе оставалось хорошо, но никому плохо от этого не было. Так?
— Ну, так, — понуро согласился мой персонаж.
— Ну так фиг тебе! Все или ничего! Третьего не дано! И знаешь, почему?
— Не знаю.
— Потому что везучесть дискретна. Знаешь такое слово? В своем институте ты его проходил, а в своей конторе позабыл. Квантованная штука везучесть. И квант ее чуток больше одной человеческой жизни. Так что ни поделить, ни разбавить, сам должен понимать, невозможно. Отобрать совсем — могу. Но ты ведь сам этого не захочешь, да?
— Да. А все же почему мне столько везучести, явно больше, чем в среднем везучему человеку?
— Почему, почему. Потому. Поздно начал, потому что, и времени у тебя в запасе не семьдесят лет, а сорок пять… Ох! Я ж не имею права разглашать…
— Тридцать два да сорок пять… Ну, будем даже считать, тридцать три, там без двух месяцев было… Семьдесят семь лет. Неплохо.
— Уфф! Если б тебя это не устроило, я б не знал, что делать. В этаком случае втык от начальства гарантирован. У нас строго.
— Строже чем у нас?
— А то как же! Наше начальство совершенно бездушное…
— Слушай, в прошлый раз ты говорил, что технику одушевляете, вроде нашего ЧПУ…
— Ну, это так, версия. Не мог же я сразу всю правду незнакомому человеку… Вдруг возьмешь да и продашь начальству?
— Я? Чего ради?
— Ну, честно сказать, у него есть «чего ради». Бессмертие, к примеру.
— Но тоже без заднего хода, квант больше человека?
— Гы! А ты понял нашу систему! Конечно!