Время Полицая
Шрифт:
– ... Ну и кто же?
– спросил он, нахохотавшись.
– Сережа.
– Угадала!
– похвалил Вадим.
– Что вы еще про меня знаете?
Девчонки не ответили. Вновь появился голос. Тот знакомый и мягкий голос, читавший об Элладе:
– О, у нас гость! Как спалось, Чапаев?
Вадим вынырнул из транса, в который его погрузили бесплотные нимфы, нехотя приподнялся и повернул голову. Перед ним стояла... цыганка лет тридцати. Красоты не писанной, если здесь вообще уместны эти слова. Он никогда не предполагал, что цыгане бывают неописуемой
"Да и цыганка ли ты?
– подумал он.
– ... Ты такая же цыганка, как я - Вадя Полоцкий..."
По крайней мере, она себя таковой считала. Несколько разноцветных платков на ее плечах это подтверждали. Красный, желтый, зеленый, оранжевый, пурпурный, бирюзовый, - несоединимые цвета сочетались на ней в какой-то дьявольски совершенной гармонии и рождали впечатление, будто перед тобой – диковинная, избалованная птица редкостных кровей, случайно залетевшая из южных широт.
Вадим посмотрел на ее руки: идеальные смуглые пальцы, ногти, покрытые перламутром, куча браслетов на запястьях.
Он поднял глаза: наглое лицо вылеплено великолепно: богоподобные черты, завораживающие губы, нос Дианы, зубы такие, что ей бы зубную пасту рекламировать, а не косить под бездомную цыганку. На ушах висели тяжелые серьги, в каждом движении коричневой леди скользила точность силы и упоение властью.
– Принесите огня, – обратилась цыганка к девчонкам.
– В этом доме слишком мало огня.
Нимфы, которые с момента появления смуглой дамы старались вести себя столь серьезно, что ни разу не улыбнулись, послушно поднялись с колен и удалились.
– Кто ты?
– спросил Вадим.
– Кобра, - ответила цыганка.
Он усмехнулся:
– Значит, я питон.
– Ты лишь то, что ты думаешь.
Он не понял и посмотрел в ее глаза. Его хватило на две-три секунды - дальше никак. Эта пара черных маслин под ее ресницами временами превращалась в два накаленных уголька, и становилось не по себе.
– Между быть и хотеть, - продолжала Кобра, - только вера. Мы властны над всем, кроме веры. И без веры не властны ни над чем. Пусть на твоей ладони стоит весь мир, если ты ему не веришь, это всего лишь горсть пепла. Выкинь его и зачерпни снег, если ты в него веришь, - ты обретешь вселенную.
Вадим зачерпнул под собой пригоршню неосязаемого снега и тут же высыпал обратно на пол.
– Ты его не чувствуешь, - сказала цыганка.
– Нет, - согласился он.
– Веришь только тому, что чувствуешь.
– Она присела рядом на облако и опустила голову.
Рука Вадима дотронулась до ее черных волос. Его осязание словно отходило от сна.
– Но... Ты же не существуешь, - догадался он.
– Ты меня чувствуешь?
– Немного.
– Этого достаточно.
– Кобра выпрямилась. Какая разница, существую я или нет? Ты чувствуешь, значит, веришь, - остальное не имеет значения.
– Дай сюда руку…
– Будешь гадать?
– А ты этого хочешь?
– Нет.
– Зачем же я буду гадать? Я тебя перевяжу, однорукий бандит.
Он протянул наспех обмотанную ладонь. Одним рывком Кобра
– Ахмед здорово постарался...
– улыбнулась она.
– Душевный айзер. Внимательный, добрый...- В ее руках появился бинт. Сверкая перламутровыми ногтями, цыганка стала перевязывать рану, - Что ж ты не хлопнул его? Тебе же все до лампочки. Ахмеда специально к тебе послали - Ахмед ищет смерти. Он не жилец, Чапаев, зря ты его оставил, жалостью Ахмеду не поможешь.
Пока Кобра перевязывала руку, Вадим вдруг понял, что не дышит. То есть, дышать он хотел: вновь набрать воздух в легкие, различать запахи, - это к нему вернулось, но не смел. Он разглядывал ее мягкие губы, щеки, шею, уши с тяжелыми серьгами и цепенел от тихого восторга.
Только когда она завязала тугой узел на его запястье, он смог различить дурманящий аромат... Не духов, нет. Кобра пахла... О, здесь уже не человечиной пахло, чем-то сверх, чем-то не от мира.
– Господи, кто ты?
– спросил он.
– Ну, я не Господи, - ответила цыганка.
– Но кое-чем помочь могу.
– Почему я должен тебе верить?
– Потому что ты меня чувствуешь больше, чем себя.
– Больше, чем себе, - подтвердил Вадик.
– Ты сказала, Ахмед не жилец? Ты его знаешь?
– Я всех знаю.
– И меня?
– И тебя.
– Я что, тоже не жилец?
– Ты Чапаев.
– И все? Ответь мне: я живу или нет? Я умер, да?
– Никто не умирает, - сказала Кобра. – Никто.
– Нет, ты ответь конкретно, я сам уже догадался, еще днем. Я ведь не живу? Нас больше нет, да?
– Никто не знает, есть он или нет.
– Кто я?
– Никто не знает, кто он. Наше представление о себе - мираж. Мы есть лишь то, что мы сейчас думаем, - повторила она.
– Но меня нет в этом мире!
– Когда мир становится страшнее того, что он из себя представляет, лучше думать, что тебя в нем нет. Ты стал бездомным шакалом: и подохнуть не можешь, и вернуться нет сил.
– Но я не хочу быть бездомным шакалом!
– Вот так всегда.
– Кобра вздохнула: - Никто не хочет быть шакалом. Никто! Я скоро с ума сойду: каждый трясется за свою убогую душонку.
– Похоже, я попал в ад... Да кто ты, черт возьми?!
– закипел Вадик.
Он вскочил на ноги и на всякий случай нащупал в кармане курок револьвера.
– Э! Тон давай сменим, да?!
– попросила Кобра, сверкнув черными углями.
– Ненавижу, когда повышают тон. И убери руку с пушки, козел! Выстрелишь - яйца себе продырявишь. Слышишь, что говорю?!
Вадим отпустил револьвер и отморожено огляделся, ему было хреново, как никогда: "Да, это действительно ад", - понял он.
– Ад и рай относительны, Чапаев.
– Кобра прочитала его мысли. На ее восхитительных губах затеплилась материнская улыбка.
– Если ты полагаешь, что это действительно ад, - это действительно ад. Но это не имеет никакого значения. Присядь, Чапаев, успокойся. Я же знаю, как тебе не нравится быть шакалом. А что делать? Кому нравится? Дураков мало.