Время ранних разлук
Шрифт:
— Что нам делать, Троицкий?
— Ну, накажите меня… Взыскание дайте…
— Хорошо. Вынесем выговор, строгий даже.
— А как с общим зачетом? Судьи не заметили твоего поступка. Комиссия считает, что в нашей школе все до одного показали хорошее время… О твоей проделке узнали только мы. И то случайно.
— Я сказал: накажите меня. А зачем же всю школу?..
— Ты предлагаешь, чтобы мы промолчали?
— Ну да, — снова горячится Тучков, — он обманул нас, а мы должны скрыть все и обмануть
— И после этого он говорит, что осознал…
В комсомольскую комнату входит Тепляков. Он знает, о чем идет разговор, и, едва опустившись на стул, спрашивает:
— Так что вы, Крылов, хотите делать с Троицким?
— Товарищи предлагают строгий.
— Строгий все-таки не советую. А дальше?
— Напишем письмо в судейскую коллегию. Так, мол, и так, в нашей школе мы обнаружили… вскрыли…
Члены бюро опускают головы, хмурятся.
— Может, у кого другое мнение? — спрашивает старший политрук. — А? Нет? Ну что ж, как ни горько, придется написать. А вы расскажите об этом по батареям, по взводам.
Говорит Тепляков спокойно и даже улыбается. «Почему он улыбается? Откуда спокойствие, если все мы так взволнованы? — думаю я и вдруг нахожу ответ: «Если бы мы были спокойны, тогда бы он взорвался…»
Мы с Тучковым выходим из школы. Морозный, безветренный мартовский вечер. Громыхают трамваи. Кричат мороженщицы: «Кому эскимо на палочке в шоколаде! Кому эскимо…»
Светятся рекламы магазинов: «Одна банка консервированной кукурузы заменяет пять куриных яиц!», «А я ем повидло и джем!», «Снова на экранах фильм «Чапаев»!»
— Сколько раз смотрел «Чапаева»? — спрашивает меня Василий.
— Шесть.
— Я — семь. Но и сейчас бы пошел… Только завтра контрольная. Ты домой?
— Нет, в библиотеку.
— Ага, опять свидание? Ну-ну, не делай вид, что не так. Слушай, Сашка, зайдем ко мне.
— Тороплюсь.
— Ненадолго. Я тебе конспекты забыл принести. Вот и возьмешь. Кстати, у меня, кажется, сейчас Курский. Он еще немецким с мамой занимается…
Дома у Тучкова мы застаем только его старшую сестру — худенькую девушку с очень тонкими чертами лица и большущими голубыми глазами. Она сидит у патефона и слушает «Челиту». На коленях — книга.
— Как всегда, Ольга свою медицину учит под музыку, — говорит Василий. — Знакомьтесь. Это мой друг Саша, а это, как я уже сказал, Оля.
Ольга мягко, чуть застенчиво улыбается, протягивает мне руку. Потом снимает с патефона пластинку.
— Медиком будете? — спрашиваю я.
— Да. Педиатром. Детским врачом, — отвечает она, — А вы, как и Вася, военным? Ну, вам, мальчишкам, это нравится… Романтика! А я стану обыкновенным, ординарным участковым врачом.
— Интересно, — замечаю я.
— Что интересно?
—
— Разве это так необычно?
— Нет, совсем нет. Очень многие девушки хотят стать врачами.
— Это он про свою Ингу! — восклицает Василий.
На столе в вазе живые цветы.
— О! У вас цветы!
— Это мама иногда с приемов приносит, — говорит Ольга.
Василий радостно хлопает себя рукой по животу, кричит:
— Эврика! Сашка, возьми для Инги цветы! Будешь настоящим кавалером. Оля, отбери ему самые хорошие. Он должен преподнести их своей даме!
Ольга наклоняется над вазой и протягивает мне два цветка гвоздики — белый и красный.
Я прощаюсь и, едва закрыв дверь, бегу по лестнице, бегу так быстро, что сталкиваюсь с кем-то, извиняюсь. Мне вдогонку слышатся слова:
— Сумасшедший! Псих!
Ингу я застаю в гардеробе библиотеки. Она уже надевает пальто.
— Вот тебе цветы! — говорю я, запыхавшись.
Наверно, я делаю это так неуклюже, что несколько человек оборачиваются и насмешливо-снисходительно смотрят на меня.
Глаза у Инги блестят, губы чуть шевелятся. Я заметил, что, когда она взволнована, у нее всегда шевелятся губы. Словно она что-то произносит. Только беззвучно.
— Куда пойдем? На набережную?
— Не знаю, — говорит Инга и смеется.
Сзади нас раздается автомобильный гудок. Оборачиваюсь: такси.
— Инга, поедем на такси в центр!
— Ой, что ты? Я никогда на такси не ездила.
— И я тоже. У меня есть три рубля!
Я поднимаю руку.
В машине темно. Только близко-близко, рядом-рядом светятся глаза Инги.
— Инга, можно я тебя поцелую?
Инга смеется, говорит «нет». Конечно, это не «нет», а «да», но я робею, у меня нет сил перешагнуть невидимую, незримую черту, за которой начинается новое, другое. Я очень люблю Ингу. И потому волнуюсь, тревожусь. Притронуться губами к ее щеке… А вдруг это не «да», вдруг это ее обидит?
Мы выходим из такси на площади Ногина и по улице Разина идем к Кремлю.
Инга вертит в руках гвоздики, щекочет себя ими по щекам. Отбегает от меня, залезает на небольшой сугроб и сажает в белый снег цветы. Отходит чуть в сторону, кричит:
— Сашка, ты посмотри, как красиво! Цветы в снегу!
Прохожие останавливаются. Я говорю:
— Инга, идем.
Она возвращается, топает ногами, сбивая с ботиков снег.
— Правда, красиво? Нет, ты скажи!
— Очень!
— Я ненормальная, да? Подержи цветы и книгу, я еще стряхну снег.
Беру ее книгу.
— Все не оставляешь медицину?
— Нет. Знаешь, я не сказала тебе: я начала переписку с теми врачами, которые у нас выступали в школе.
— Которые летают?