«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана

Бахман Ингеборг

Всего доброго!

Ваш Пауль Целан.

201.1. Приложение

Пауль Целан

78, Рю де Лоншан (16 округ)

Париж, 23 октября 1959

(Надписано)

В редакцию литературного приложения к газете «Тагесшпигель», Берлин

Поскольку я, как бы ни обстояли теперь дела в Германии, не могу допустить, чтобы один из ваших, надеюсь, многочисленных читателей сказал по поводу появившейся в вашем выпуске от 11 октября сего года рецензии на мои стихотворения (рецензент: Гюнтер Блёкер) то, что тут необходимо сказать, я это сделаю сам: это, как и моя большая свобода по отношению к немецкому языку — родному для меня, — возможно, объясняется моим происхождением.

Я пишу вам письмо: ибо коммуникативный характер языка сдерживает и отягощает меня меньше, чем других: я действую в пустоте.

«Фуга смерти» — а сегодня я вынужден признаться, что являюсь ее легкомысленным автором — в самом деле представляет собой графическую фигуру, в которой звук не поднимается до того рубежа, где он может принять на себя

смыслообразуюшую функцию. Существенно тут не мировоззрение, а комбинаторика.

Освенцим, Треблинка, Терезиенштадт, Маутхаузен, убийства, отравляющие газы: даже там, где мое стихотворение вспоминает о них, получаются лишь упражнения в контрапункте на нотной бумаге.

Сейчас действительно самое время разоблачить того, кто, хотя и не вполне утратил память, пишет стихотворения по-немецки — это, возможно, объясняется его происхождением. Для разоблачения настоятельно рекомендуется употреблять такие проверенные выражения, как «увлеченный комбинаторикой интеллект», «лишенный аромата» и тому подобное. Впрочем, некоторые авторы — это, возможно, объясняется их происхождением — в один прекрасный день сами себя разоблачают: тогда достаточно вкратце намекнуть на уже имевшее место саморазоблачение; после чего можно спокойно продолжать писать о Кафке.

Но, возразите вы, под «происхождением» рецензент подразумевает всего лишь место рождения автора этих графических фигур. Я вынужден с вами согласиться: реальности Блёкера — и не в последнюю очередь дружеские советы в конце его рецензии — определенно свидетельствуют в пользу такого толкования. Значит, мое письмо — скажете вы теперь, как бы ставя точку, — не имеет ничего общего с вышеупомянутой рецензией. Я и на сей раз с вами соглашусь. Действительно. Ничего общего. Ни малейших точек соприкосновения. Ведь я действую в пустоте.

(Пауль Целан)

P. S. Всё в этом письме, что подчеркнуто, вышло из-под пера вашего сотрудника Блёкера.

Второе приложение: копия рецензии Гюнтера Блёкера «Стихотворения как графические фигуры».

203. Макс Фриш — Паулю Целану

Утикон, 6.II.59

Дорогой Пауль Целан!

Написал Вам уже четыре письма, очень длинные, а потом еще и пятое, короткое, ни одно не отправил. Однако не ответить Вам я не могу. Что же мне написать Вам? Мое политическое согласие с Вами, на которое Вы, естественно, можете рассчитывать, лишь заслонило бы собой то, что особенно задело меня в Вашем коротком письме, — Вашу личную проблему, о коей мне не приличествует рассуждать, в особенности потому, что Вы представили ее мне не как таковую, а как проблему политическую, объективную. Поверьте мне, я пребываю в подлинном замешательстве, и письмо к Вам занимает меня уже несколько дней, я потратил на него все утренние и все вечерние часы. Вы удостаиваете меня кредитом доверия, предполагая, что я не являюсь антисемитом. Поймете ли Вы, если я скажу, что не знаю, как таким кредитом распорядиться? Я не имею ни малейшего представления, в чем еще удостаиваете Вы меня доверием. Мой жизненный опыт подсказывает, что с точки зрения человеческих отношений ничего хорошего не получится, если, как это могло бы произойти между Вами и мной, я просто признаю Вашу правоту, и я обеспокоен тем, что мне отводят достаточно ограниченную роль надежного противника нацизма. Ваше письмо, дорогой Пауль Целан, не адресует мне вопроса, оно дает мне шанс хорошо зарекомендовать себя, если я отреагирую на критику Блёкера так же, как Вы. Именно это и вызывает во мне неприятие. После стольких несостоявшихся писем я хотел было написать Вам: да, Вы правы, Вы правы. Я хотел подчиниться. Как же мне трудно дается это подчинение, дорогой Пауль Целан. Помните нашу встречу в Сильсе: я так обрадовался, увидев Ваше лицо и услышав Ваш голос, после того как Ваше имя — а оно для меня давно уже было именем поэта — стало играть важную роль в моей самой что ни на есть личной жизни. Я тогда боялся Вас, теперь я снова Вас боюсь. Способны ли Вы на дружбу? Даже в том случае, если я в чем-то не согласен с Вами? Могу Вас заверить, что меня тоже ужасают симптомы гитлеризма, укажу далее на то, что новые угрозы, как нам обоим известно, едва ли можно распознать по признаку схожести с гитлеризмом прошлого. Однако если мы хотим мыслить политическими категориями, нам, как мне кажется, следует абстрагироваться от всех ситуаций, к которым может быть примешан вопрос о том, как нам следует относиться к литературной критике вообще. Не знаю, бывает ли так с Вами, но со мною бывает: я радуюсь, когда выясняется, что критик, задевший мое самолюбие, с политической точки зрения представляет сомнительную фигуру. А что меня, к примеру, обижает больше всего, так это не разгромная рецензия, а звучащие в ней полутона признания, которые показывают: критик (как бы ублюдочно он ни выражался) почуял мою сегодняшнюю слабину или пределы, которые мне вообще не дано переступить. С определенного возраста, а именно с той поры, когда наш путь уже отмечен некоторыми достижениями, мы меньше страдаем от какой-то случайной неудачи, чем от вдруг обнаружившихся пределов наших возможностей как таковых, и я могу предположить, что от этого страдает даже человек, чьи возможности огромны и необычны, то есть такой человек как Вы. Не обижайтесь на меня, дорогой Пауль Целан, если я позволю себе вспомнить, сколь болезненно действует на нас публичное непонимание и в том случае, когда нет причины подозревать критика в антисемитизме. ГИТЛЕРИЗМ, ГИТЛЕРИЗМ, ГИТЛЕРИЗМ. ТЕ САМЫЕ ФУРАЖКИ! — пишете Вы. Я считаю, что рецензия Блёкера нехороша, она не свободна от двусмысленных выражений, в этом я с Вами согласен, хотя позволю себе заметить и другое: и Ваш ответ на рецензию, хотя он являет собой шедевр словесного остроумия, тоже нехорош. Ваш ответ принуждает меня (хотя я уважаю Вас добровольно, без принуждения) уважать Вас, то есть безоглядно поверить в то, что Вы, дорогой Пауль Целан, совершенно свободны от побуждений,

которые воздействуют на нас всех, от побуждений, связанных с тщеславием и оскорбленным самолюбием. Ибо если в Вашем гневе содержится хотя бы искорка этих чувств, то взывать к памяти о лагерях смерти, как мне кажется, непозволительно и чудовищно. Впрочем, кому я это говорю! Когда Вы превращаете литературную критику, подобную блёкеровской, в политический феномен, то с одной стороны, как я полагаю, это справедливо, с другой же — нет, и одна проблема представляет другую в ложном свете. Мне нелегко отправлять это письмо, которое может привести к тому, что Вы от меня отвернетесь или же отмолчитесь, что означало бы конец нашей дружбы, еще по-настоящему не начавшейся. Возможно, в том, что я понимаю под дружбой, Вы вовсе и не нуждаетесь, не желаете ее, но дружба — единственное, что я готов предложить.

От всего сердца Ваш

Макс Фриш.

144. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Кирхгассе, 33

Цюрих, понедельник. /9 ноября 1959 года/ [105]

Дорогой Пауль!

Я ненадолго съездила в Германию [106] и вернулась больная — грипп, жуткая головная боль, поэтому не получилось написать тебе сразу. А вот теперь по другой причине не получается написать тебе так, как обычно, поскольку я узнала, что Макс написал тебе письмо [107] , и это навалилось на меня — навалились мои страхи и беспомощность. Я могла бы воспрепятствовать отправлению его письма, но по-прежнему считаю, что не имела на это права, и вот теперь мне придется провести следующие дни в ожидании и неопределенности.

105

Дата вписана рукой Пауля Целана.

106

Ингеборг Бахман принимала участие в собрании «Группы 47» в замке Эльмау в конце октября 1959 года.

107

Письмо от 6 ноября 1959 года, по поводу которого Целан записал в своем дневнике: «Трусость, изолганность, низость».

Я хочу вернуться к исходной точке и ответить тебе — независимо от всего этого, — но ответ мой не складывается, и не потому, что я лишена самостоятельности, а потому, что на первую проблему наваливается проблема вторая.

Ответил ли тебе Блёкер в какой-либо форме, и что он ответил? Мне хорошо известно, что он иногда запросто и самым легкомысленным образом может обидеть своей критикой, так он поступил и со мной, когда вышла вторая книжка моих стихов. Существует ли в случае с твоей книгой какая-то другая причина, не в антисемитизме ли тут дело? Получив твое письмо, я тоже так подумала, но не уверена полностью, поэтому и спрашиваю, ответил ли он тебе. Позволь, я начну о другом: Пауль, я порой боюсь, что ты вообще не замечаешь, насколько люди восхищаются твоим, и стихами, сколь велико их воздействие, и как раз твоя слава (позволь мне произнести это слово вслух, первый и последний раз, и не отмахивайся от него) служит и будет служить причиной тому, что многие будут стараться принизить ее, любым способом, и, наконец, существуют ведь и нападки беспричинные — словно все необычное, выпадающее из ряда, для людей невыносимо, словно они этого не желают терпеть. Мне бы лучше всего сейчас позвонить тебе, поговорить обо всем, но я боюсь подойти к телефону, ведь поговорить можно лишь очень коротко, да я и не знаю, как ты сейчас отреагируешь на мой звонок.

25 и 26 ноября я буду во Франкфурте, а потом — еще через две недели, в декабре, — выступлю с лекциями там же [108] .

Если бы нам удалось повидаться! Если ты не сможешь хоть раз приехать зимой во Франкфурт, я попытаюсь приехать в Париж.

Дорогой Пауль, как мало в моем письме того, что волнует меня сейчас. Если бы твои чувства смогли дополнить написанное мною, пока я тебя снова не увижу!

Твоя

Ингеборг.

108

С конца ноября 1959 года Ингеборг Бахман читала во Франкфуртском университете лекции о поэтике.

145. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

Париж, 12 ноября 1959 года

Я написал тебе 17 октября, Ингеборг, — попав в беду.

23 октября, не дождавшись ответа, я, еще не справившийся с этой бедой, написал Максу Фришу [109] . Потом, поскольку беда продолжалась, я пытался связаться с тобой по телефону, много раз — но напрасно.

Ты — как я узнал из газет — поехала на встречу «Группы 47» и там снискала большой успех рассказом «Всё».

109

См. письмо 201.

Сегодня утром пришло наконец твое письмо, сегодня во второй половине дня — письмо от Макса Фриша [110] . Что ты мне написала, Ингеборг, ты знаешь сама.

Что написал Макс Фриш, ты тоже знаешь.

Ты также знаешь — точнее, знала когда-то, — что я пытался выразить в «Фуге смерти». Ты знаешь — нет, знала раньше, — а потому должна теперь вспомнить, что «Фуга смерти» для меня, помимо прочего, вот что: надгробная надпись и могила. Кто пишет о «Фуге смерти» так, как написал этот Блёкер, — оскверняет могилы.

110

См. письмо 203.