Время смерти
Шрифт:
— Верно. Исходя из этого надо смотреть в будущее, господин Вукашин…
Вукашину было безразлично, что думают и о чем кричат офицеры; и хотя он прекрасно знал, как Протич понимает национальную программу, он сосредоточенно слушал его, сложив руки на коленях под судейским столом.
— Нельзя уступать Македонию и одновременно с позиций исторической и этнической законности защищать право на наши западные и северные территории. Мы ни в коем случае не смеем сегодня отказываться ни от какой части своей земли и народа. Ибо тогда ставится под сомнение целиком освободительная борьба сербского народа. Весьма неразумно отказываться
— Весьма разумно именно с позиций будущего, господин Протич.
— Во имя какого будущего вы предлагаете отказаться от побед в двух войнах? Вы жертвуете своим отечеством, а не Македонией!
— Эта жертва, ваше высочество, очень невелика в сравнении с жертвами, которые мы принесем, если на Балканах будем одни воевать против Австро-Венгрии и Германии. Я опять подчеркиваю: уступка половины Македонии — наш самый большой вклад в достижение будущего мира на Балканах и в сербско-болгарские отношения. Болгары лишатся всех исторических и политических причин сохранять недружелюбие к Сербии. А мы сегодня спасемся. Как вы это не осознаете, господи боже?
— Болгары, Вукашин, не вступят в войну на стороне союзников, даже если мы вместе с Македонией отдадим им Ниш. Болгары в любой войне будут против Сербии. Такова геополитическая обстановка на Балканах, — произнес Пашич, не глядя на него.
— Вы все сказали, господин Катич?
— Я не все сказал, ваше высочество. Но я скажу… — На судейском столе перед ним Сербия вытягивалась, ширилась, уходила вдаль: на ее рубежах падали головы, бороды, очки.
Толу Дачича опять вытолкали из госпиталя, спустили по лестнице в лужу. У докторов не было времени изучать списки доставленных раненых. А с полудня их никто уж и не записывал в книгу. Санитарки пообещали ему утром дать точные сведения. А дождаться утра без ног сына? Хоть бы знать, где их ему отрубили, тогда и ждать. Если одна или ниже колена, тогда хоть на человека будет похож. Косить не сможет и лозу опрыскивать, а копать сможет.
— Теперь ты, Джордже, спрашивай. Вон ту спроси.
— Не могу, Тола.
— Двое же нам сказали, что Адам прошел мост. Эй, детка. Дочка, ради бога, подожди…
Милена остановилась у ступенек и подняла фонарь: из-за спины большого усатого мужика с какими-то досками оробело выглядывал старичок, заросший бородой. Она чувствовала, понимала, почему они ее останавливают.
— Я спешу. Чем я могу вам помочь?
— Четыре винтовки я отдал на защиту Сербии. И надо мне навстречу пойти, а не пинать меня, как собаку у мясной лавки. Вот он, родной брат Вукашина Катича, сына единственного ищет. А я троих, которые покуда живы.
— Вукашина Катича?
— Ну да, того самого, знаменитого. Того, что Пашича подковал. Только это их дело. Ученая ты, должна его знать. Не сердись, милая…
Милена растерялась. И чего-то устыдилась. Должно быть, по какой-то страшной причине отец порвал с родней, он никогда о них не вспоминал. Никогда не рассказывал ей ни о своем селе, ни о детстве, а когда она спросила, есть ли у нее дедушка, мрачно ответил:
— Есть. Кончишь факультет, поедешь в деревню — познакомишься с ним.
— А почему ты сейчас меня не отвезешь?
— Объясню, когда станешь студенткой.
Она еще раз
— Отец тебе все объяснит. Меня об этом не спрашивай.
Когда она спросила в последний раз, мать с протяжным вздохом ответила:
— Не знаю. И не хочу думать об этом Прерове.
Наверное, что-то ужасное произошло между ними.
Сказать им сейчас, что ее отец Вукашин Катич?
— Уж Вукашин-то Катич небось заслужил, чтоб ты его брату сказала: обе ли ноги отрубили у Благое Дачича из седьмого полка Моравской дивизии второй очереди? Хоть ты и барышня, понять можешь: мужик без ноги годен только кукурузу лущить да фасоль перебирать. Если в доме есть.
— Как вас зовут, дядя?
— Тола Дачич я из Прерова. Слуга и сосед Джордже Катича, родного и единственного брата Вукашина Катича. Пока за мотыгу браться не пришлось, мы были вместе с Вукашином. Потом — как водится. Погляди ты, господом богом заклинаю, нет ли его там у вас, что с ним там делают. Если не рубили еще ноги, не давай обе, милая барышня.
Подняв фонарь, Милена подошла ближе, вгляделась в Джордже: не похож на отца. Несчастный. Очень несчастный.
— А как вас зовут? — Она опустила фонарь, чтоб не было видно ее лица.
— Сказал тебе человек мое имя. Если можешь, сделай, о чем просим. Только не спрашивай ничего, — грубо ответил Джордже, отступая дальше в тень.
— А я — дочка Вукашина Катича, — выдавила она и спрятала фонарь за спину.
Джордже даже схватил Толу за рукав, ошеломленный, он не мог сразу понять, хорошо ли, что встретил племянницу. И уставился на нее: на отца похожа. Но женщина, конечно, не одну себя любит.
— Как зовут вашего сына? Моего брата.
— Адам!
— Как первого человека. Хорошее имя, — пробормотала, волнуясь. Нашелся у нее еще один брат. Может, и его придется перевязывать. — Извините, я вам не сказала, меня зовут Милена. — И совсем смутилась. Какое зло причинили они отцу, если спустя двадцать лет он им не простил? Или это он их чем-то оскорбил? Не может отец зло причинять. Знает ли Иван эту тайну? Сегодня же ночью она напишет ему, что встретила дядю, и про брата. — Я не расслышала, простите…
— Я говорю, сперва разузнай о Благое Дачиче, седьмой полк, Моравская дивизия, вторая очередь. А потом с дядей поговоришь.
— Ладно. Подождите здесь. — И подняла фонарь, чтобы увидеть лицо дяди.
Джордже сгорбился, опустил голову: а где ее брат? Должно быть, Вукашин их пристроил: дочку в сестры отправил, сына укрыл писарем при Верховном командовании. И волки сыты, и овцы целы, и сам опять великим сербом выходит. А наш Адам пусть погибает за министерский портфель дядюшки, за силу и власть господскую. Чтоб их собаки загрызли, поганых!
— Что твоя племянница-то пропала?
— Господская кровь. Как мать ее.
— А мне кажется, вылитый отец.
— Не настырничай, Тола. Помалкивай, сам со своей мукой справляйся. А я ее не попросил заодно поискать и Адама. Если он перешел тот мост, как толковали, так ведь бои-то продолжались, люди потом тоже гибли. Если человек на эдакого коня взгромоздился, его ж с дальней горы видать. Как на упражнениях.
— Немец по коню бьет, не по всаднику. Пеший сам по себе мишень, Джордже. Пеших всегда больше погибает Хорошо, если одна нога, без одной можно. А если обеих лишился, солнышко ему божье, что делать, если обеих?