Время Смилодона

Разумовский Феликс

Хмыкнув, он поймал взгляд Глеба Ильича, замолчал и, криво улыбнувшись, посмотрел на Бурова:

— Ну что, Василь Гаврилыч, будем углубляться? Даже если в другой мир не попадем, так хоть к морю выйдем. Дай-то бог, чтобы к Черному, а не к Белому. Шаманы, они всю правду говорят.

Говорят, говорят, да еще как. Буров моментально вспомнил зону, старого якута Тимофеева, его негромкий, чуть хрипловатый голос: «Только Айыы-шаманы и Великие Воины могут заходить в Пещеру Духов, чтобы Мать Матери Земли Аан открывала им Дверь в Другие Миры. Трусам, педерастам и ментам путь туда, однако, заказан». [157]

157

См. первую книгу.

А истеричным патлатым академикам с «береттой»?

VI

На следующий день после завтрака Буров отправился на перевязку. С легким сердцем, со спокойной душой и в замечательно приподнятом настроении. Причин для оптимизма было несколько. Во-первых, завтрак впечатлил, во-вторых, плечо уже практически не болело, а в-третьих, Бурову импонировало общество старого Сюй Вэя. Что-то в дедушке-китайце было таинственное, загадочное, отправляющее

в полет фантазию. И даже не ореол мастера у-шу, не аура мистика и философа, нет, некая двусмысленность, недосказанность, возможность для игры воображения. Впрочем, единственное, в чем сомнений не было, — старый Сюй Вэй прожил жизнь отнюдь не праведником. За почтенной внешностью благообразного старца скрывался воин, видевший смерть. Матерый хищник, людоед, знающий, как пахнет кровь, какая она на вкус…

Да, в плане интуиции и физиогномии у Бурова все было в порядке, в чем, в чем, а в сути гомо сапиенса он разбирался хорошо. И относительно дедушки-китайца не обманулся ни в чем. Ни на йоту. По-настоящему звали того Ченг Хуа, а происходил он из рода бунтарей, профессиональных преступников, пиратов и мафиози. Предки его основывали хуэйданы, [158] «выращивали Белый лотос», [159] верой и правдой служили Коксингу [160] и пели хором со слезами на глазах:

158

Хуэйданы — тайные патриотические общества в средневековом Китае. По существу речь идет о Триаде, иначе называемой Союзом Неба и Земли, или еще Братством Хун. Первоначально созданные для борьбы с захватчиками маньчжурами, организации эти постепенно выродились в мафиозные структуры.

159

То есть участвовали в деятельности тайного общества «Белый лотос» на севере Китая.

160

Отчаянный пират и головорез Чжэн Чэньгун, возглавлявший в конце XVII века борьбу с маньчжурами.

Развевает ветер знамена Хун.К нам на помощь, если ты храбр и юн!Грянем вместе, братья,Все, как один:«Ниспровергнем Цин, восстановим Мин!» [161]

Дальние, очень дальние предки. Прадед Ченг Хуа уже песен не пел, с чувством, по-отечески воспитывал деда: «Цзе фу, мой мальчик, цзы линь. Обирай богатых, помогай бедным». Дедушка, возмужав, пестовал отца: «Обирай всех, мой мальчик, деньги не пахнут, зато труп врага пахнет хорошо». Папа Ченг Хуа много не говорил, воспитывал наследника собственным примером. Пока не напоролся на пулю. А перед смертью прошептал: «Запомни, мой мальчик, хорошо умирает тот, кто умирает последним. А потому убивай первым. Истинно мудрый человек не имеет живых врагов». И Ченг Хуа пошел по стопам любимого отца. Дядюшка Хеу [162] учил его «естественному» боксу Дзы Жень Мень, старшие братья — жизни, а та — хитрости, жестокости, изворотливости и коварству. Ведь хорошо умирает тот, кто умирает последним… К сорока годам Ченг Хуа достиг многого — он обрел множество «племянников», сделался богат, мог повернуть голову на триста шестьдесят градусов, втянуть тестикулы под лобковую кость, ударить нападающего сзади через свое плечо ногой. У него был роскошный дом, влиятельные друзья, красивейшие женщины, невиданная власть. И вдруг все это сделалось ненужным, призрачным, не имеющим ни малейшего значения. Когда в мозгу неоперабельная раковая опухоль, как-то не до яхт, лимузинов и чемоданов с наркодолларами. Тянет все больше к эскулапам, к светилам от науки, а те единодушно объявили приговор — дело хуже некуда. Максимум полгода…

161

Цин — маньчжурская династия правителей Китая.

162

Дядюшкой принято называть руководителя мафиозного клана.

Только не такой был человек Ченг Хуа, чтобы вот так, запросто, расстаться с жизнью. Мучительно страдая от головных болей, захлебываясь рвотой и теряя сознание, он вылетел на личном самолете в Харбин, к таинственному Белобородому Даосу Даоженю — лекарю, мудрецу, философу и предсказателю. И видит бог, не зря.

— Ну что, вот и отрыгнулось тебе мясо белого зайца, [163] — веско промолвил маг, только взглянув на визитера. — Тот, кто, дожив до сорока лет, вызывает лишь неприязнь, — конченый человек. Нельзя все время брать, не отдавая. За все на этом свете приходится платить. Сполна.

163

Белый заяц считается у китайцев священным животным. Его убийство, тем паче употребление в пищу является строжайшем табу, нарушение которого демонстрирует готовность переступить любые морально-этические нормы. Одним из ритуалов вступления в мафию и является поедание оного зайца.

Затем он взял за руку Ченг Хуа, определил характер его ци и стал вычерчивать фигуру-гуа, подбрасывая бронзовые цяни. [164] Монеты были старые, истертые, с квадратными отверстиями и иероглифами, движения волшебника — уверенные, атмосфера — напряженно-выжидательная. Наконец магическая диаграмма поспела. Даос внимательно уставился в нее, угрюмо фыркнул, нахмурил бровь и неожиданно подобрел. Пожевал губами, оценивающе хмыкнул и, повернувшись к Ченг Хуа, изрек: — Заболеть и лишь после этого счесть здоровье сокровищем, окунуться в хлопоты и лишь после этого счесть покой счастьем — это не назовешь проницательностью. Жить в счастье и знать, что оно корень несчастья, держаться за жизнь и знать, что в ней причина смерти, — вот дальновидное мнение. — Замолкнув, он опять полюбовался на каракули, пощелкал языком, задумчиво вздохнул: — Воистину неисповедим божественный путь Дао, отмечен превращениями, хаосом, бесчисленными метаморфозами. Какие только не сулит сюрпризы изменчивое колесо Предела. — Он желтозубо улыбнулся, значительно кивнул и сделался похожим на китайского болванчика. — Эта шестичленная фигура-гуа говорит о долгой жизни,

а не о близкой смерти. В ней должным образом соотносятся между собой Небо и Земля. Небо располагается внизу и стремится подняться вверх, а Земля, располагаясь наверху, стремится опуститься вниз. Это говорит о том, что будет потеряно малое, а взамен получено большее. Болезнь твоя отступит, если ты сольешься с Пустотой и сделаешь великий поворот на истинном пути своего Дао. Ибо сказано же мудрыми: певичка из веселого дома на склоне лет обращается к добродетели. И то, что она распутничала целый век, тому не помеха. Женщина из хорошей семьи, поседев, забывает о приличиях. И то, что она всю жизнь жила в скромности, оказывается напрасным. Вот поистине замечательные слова: суди о человеке по тому, как он оканчивает свои дни.

164

То есть заниматься гадательной практикой. Смысл ее состоит в построении символа, или фигуры-гуа, и последующего его анализа. Цянь — старинная китайская монета.

В общем, если по-простому, озадачил волшебник крестного отца — мол, завязывай давай, твое предназначение в другом. А голову мы тебе поправим, не вопрос, нужно только прикупить Панцуй богов. Кстати, подходящий корень продает у нас сейчас барыга в Харбине…

И Ченг Хуа слился с Пустотой. Вылеченный великим Даоженем, он был взят им в свои ученики, открестился от бремени прошлого и женился на хорошей девушке. Со всей своей вопиющей очевидностью перед ним открылась древняя истина: когда от дерева остается только корень, видно, что красота его кроны — бренная слава. Когда человек лежит в гробу, понимаешь, что почести и богатства — это сущие пустяки. Да, власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воистину чист. Но тот, кто касается, но не имеет на себе грязи, тот чист вдвойне. И где бьет источник таинственного благочестия, смывающий в одночасье всю скверну с души?

Десять лет ходил Ченг Хуа по пути гармонии и добродетели, подкрепляя себя каждый год, по совету мудрого даоса, панцуем — богом — для предотвращения рецидива. А помогал ему с корнем жизни Глеб, русский, человек тайги, благородный муж, отрекшийся от скверны мира. Бежали дни, сплетались в месяцы, незримо сочетались в годы. Ченг Хуа работал, набирался мудрости, помогал всем страждущим, убогим и увечным. Это был какой-то Кудеяр Харбинский, правда, посмуглее, полегковеснее и без вериг. [165] Ни на миг он не забывал слова вещего даоса: «Суди о человеке по тому, как он оканчивает свои дни». Сам же Даожень вовсю подкреплял свои слова делом — вкалывал не разгибая спины, активно занимался благотворительностью, часами просиживал в медитации, отыскивая тайну бессмертия. Тем не менее однажды слег, трое суток боролся со смертью, а потом позвал любимого адепта, безутешного от горя Ченг Хуа.

165

Наш Кудеяр Владимирский, если кто не помнит, в молодости разбойничал и был свиреп аки скимен. Приняв же постриг, угомонился и сделался кроток аки агнец. При всем при том он был мужчина видный, полнокровный и, чтоб скорее снять грехи, носил вериги весом где-то в десять пудов.

— Не печалься, сын мой, — посмотрел ему в глаза Даожень, — ибо, утром познав истину, вечером можно и умереть. Запомни, единственная настоящая ошибка — не исправлять своих прошлых ошибок. Не желай успеха в этом мире. Не впасть в заблуждение — это уже успех. Не ищи милости людей. Не заслужить их ненависть — это уже милость. Подлинное бескорыстие не выставляется напоказ. Копилка цела, когда она пуста. Благородный муж предпочтет отсутствующее наличному. Он примет то, в чем чего-то недостает, и отвернется от того, что закончено. Ибо понимает в душе, что все находится в хаосе Дао. Кто знает, что ждет его? В чем предназначение человека?

Непроизвольно застонав, он замолчал, до крови закусил губу и произнес свистящим шепотом, невнятно, словно в горячке:

— Трижды я гадал на тебя, сын мой. Используя систему пяти движений, инь-ян сознаний, десяти стволов и двенадцати ветвей. [166] И каждый раз у меня получалось одно и то же. В первый месяц осени мэн-цю, когда Северный ковш будет указывать на звезду со знаком Шэнь, а Небо и Земля придут в согласие с фигурой Дуй-гуа, тебе предстоит спасти тигра. Могучего красного тигра, победителя Зеленых драконов. Из мировых стихий это будет время металла, из домашней живности — черного петуха, из злаков — проса, из плодов — персика, из цветов — снежно-белого, из запахов — козлиной вони. День, час и способ ты определишь сам, как подскажут тебе сердце, интуиция и душа-хунь с духом-шэнь. Спаси тигра, Ченг Хуа, не дай содрать с него красную шкуру. В этом и есть твое предназначение, весь смысл твоей жизни. [167] 111 (141)

166

Чрезвычайно сложная система гаданий, в которой задействованы календарные циклы, законы трансформаций мировых стихий и логико-графические принципы, содержащиеся в «И-цзин», «Книге перемен», главном каноне китайской традиции.

167

Можно, конечно, со скепсисом относиться ко всем этим гадательным практикам, но вот удивительный факт из жизни знаменитого ученого XII века Шао Юна, который написал книгу «Числа превращений сливы мэй-хуа», посвященную анализу фигур-гуа на основе методов математики. Опус этот создавался тяжко, с большим трудом, сущность, тайная канва системы все никак не шла в руки ученого. Однажды во время дневного сна по комнате бегала мышь, не давая ему уснуть. Раздраженный, Шао Юн бросил в нее фарфоровым изголовьем. Оно разбилось, а внутри оказалась записка: «Все это написано для некоего мудрого человека по имени Кан-цзе (второе имя Шао Юна), который прочтет написанное в такой-то год, месяц, день и час». Можно представить, как поражен был Шао Юн. Он тут же разыскал человека, который сделал изголовье. Тот рассказал, что раньше к нему частенько захаживал один старец, который постоянно читал какую-то мудреную книгу. Он мог вполне положить записку в изголовье. Шао Юн без промедления отыскал дом старца. Тот уже умер, но оставил книгу с загадочным текстом, сказав домочадцам, что в такой-то год, месяц, день и час за ней придет знающий человек, который продолжит его, старца, дело. И действительно, бегло просмотрев труд, посвященный методу толкования символов, Шао Юн произвел вычисления, на основе которых сообщил домочадцам, что у старика имелось серебро. Он зарыл его под кроватью в северо-западном углу. Клад использовали на совершение поминальных обрядов, а Шао Юн унес текст домой и при его посредстве и закончил свою книгу «Числа превращений сливы мэй-хуа».