Время таяния снегов
Шрифт:
Потянулись дни ожидания. Ушел припай, море совершенно очистилось ото льда, и ничто, казалось, не могло помешать приходу шхуны, а ее все не было. Вместо шхуны председатель Татро получил от Эрмэтэгина письмо, содержание которого сразу же стало известно всему Улаку. Капитан писал, что требуется некоторое время, чтобы устранить в шхуне кое-какие недоделки.
“Вот была бы сейчас шхуна…” – эти слова теперь часто можно было услышать в Улаке.
Все уже знали историю судна. Незадолго до войны ее нашел, выкинутую на берег, охотник-эскимос с мыса Чаплина. На ней не было ни одного
Наконец шхуна прибыла в Улак. Она была меньше “Нерпы”, но больше обычного буксирного катера; имела одну мачту. От берега до шхуны из досок, положенных на связанные между собой железные бочки, были сооружены мостки.
Спустившись к морю, Ринтын прочитал на спасательных кругах и на носу шхуны название “Касатка”. Осторожно, боясь свалиться в воду с шатких мостков, Ринтын пробрался на судно. На шхуне, казалось, никого не было. Красный флаг на корме едва колыхался от слабого утреннего ветерка.
Шхуна имела вид большой закрытой лодки, без палубных надстроек. К корме верхняя палуба была немного скошена, и там виднелись штурвал и несколько деревянных бочонков для пресной воды. Рядом со штурвалом находился люк в виде небольшой дверцы, ведущей внутрь судна.
Из люка показалась взлохмаченная голова, плечи и, наконец, туловище человека. На человеке была настоящая моряцкая тельняшка. Это был Эрмэтэгин.
– Здравствуй, капитан! – крикнул Ринтын.
Эрмэтэгин медленно повернул голову и улыбнулся, узнав Ринтына:
– Здорово, шкипер!
Ринтын перелез через нижний фальшборт и оказался рядом со штурвалом. Тут же его внимание привлек наполовину открытый ящичек с двумя отделениями. В одном лежал большой компас и часы с двадцатью четырьмя делениями.
“Это, должно быть, специальные морские часы”,– догадался Ринтын и перенес свое внимание на черный дубовый штурвал.
– Пойдем в кубрик,– потянул его за рукав Эрмэтэгин,– покажу тебе наше хозяйство.
В кубрике капитан рассказал Ринтыну, как он добивался в бухте Провидения, чтобы шхуну отремонтировали.
– Кроме того, просил сменить название судна. “Касатка” – неподходящее название для корабля.
– А кто же дал такое имя шхуне? – спросил Ринтын.
– Тут какое-то недоразумение,– махнул рукой Эрмэтэгин.– Старик эскимос, нашедший шхуну, вообразил, что этот дар ему преподнес морской дух-покровитель – Касатка. Выдумал целую историю. Его выслушали, объяснили старику, что все это сказки, религиозный бред, но все же решили назвать шхуну “Касаткой”.
– А почему потом не переименовали? – спросил Ринтын.
– Оказывается, поздно. Шхуна внесена в книги под именем “Касатка”, и нет никакой возможности изменить его. Бюрократизм!
Ринтына восхищала в Эрмэтэгине его способность обращаться свободно с любым словом. Ученые выражения, стихи делали его речь немного непонятной, но волновали мальчика, как полустертые
– Теперь мне понадобится моторист,– сказал Эрмэтэгин.– Двигатель у шхуны сильный – от трактора. Нужен будет мне и матрос. Был бы ты повзрослее, можно было бы взять тебя. Парень ты смышленый.
Слова Эрмэтэгина глубоко запали в душу Ринтына. Но Татро решительно отказал ему в просьбе зачислить в команду “Касатки”.
– “Касатка”,– сказал он важно,– не игрушка, а корабль.
Все лето шхуна ходила за охотившимися в открытом море вельботами, перевозя на берег моржовые туши. Иногда она отправлялась в бухту Провидения. Каждый раз, возвращаясь оттуда, капитан Эрмэтэгин добавлял к своей одежде что-нибудь новое. К осени, когда “Касатку” ввели на зимовку в лагуну, Эрмэтэгин был уже одет в полную форму полярного капитана. Лишь приняв снова дела заведующего колхозным клубом, он переоделся в обычную свою одежду, да и в фуражке ходить было уже холодновато.
В эту осень северные ветры обрушивали на берег огромные волны ледяной зеленой воды. Соленая водяная пыль оседала на крышах яранг и домов, на электрических проводах. Прямо посреди стойбища валялись большие ледяные глыбы. На берег выбрасывало много плавника. Каждое утро, встав пораньше, улакцы отправлялись подбирать выброшенные волнами обломки дерева, целые бревна.
Лагуна уже замерзла, выпал глубокий снег, а на море за прибойной чертой еще колыхалась белая ледяная масса.
Ринтын проснулся рано. Поеживаясь в остывшем пологе, он тихонько, чтобы никого не разбудить, оделся и вышел в чоттагын. Натыкаясь на собак, он подошел к двери и высунул голову. На улице было тихо: исчез непрерывный глухой рокот моря.
Ринтын торопливо вышел из яранги. Море молчало. И сколько мог увидеть глаз при свете звезд, все было бело. Море, наконец, сдалось, стихло, и кругом наступила такая тишина, что Ринтын отчетливо слышал биение собственного сердца.
Натянув камлейку, он отправился собирать плавник. Вот уже несколько дней Ринтын рано встает и уходит к морю за плавником. Возле яранги лежит порядочная куча бревен, досок, обломков брусьев. Вместе с досками, оставшимися от разбитой яранги отчима Гэвынто, всякого дерева у дяди Кмоля теперь больше, чем у кого-либо в Улаке, если не считать Журина.
Дядя Кмоль собирается перестраивать свою ярангу, сделать жилище просторнее и даже поговаривал о том, чтобы соорудить окно. Это началось с тех пор, как в яранге пожил Петя.
Ринтыну нравилась затея дяди, и он в мыслях уже видел себя живущим в домике-яранге с окном. Но чтобы выстроить хотя бы однокомнатный домик, того запаса дерева, который имелся у дяди Кмоля, было недостаточно.
Возле магазина намело большой сугроб, и Ринтын, перебираясь через него, едва не наступил на старого Культына, вырывшего себе в снегу берлогу.