Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
Татары заметно подались назад, еще больше уплотнились. Бежать им было некуда. Оставалось держаться до последнего, надеясь, что подоспеет помощь из-за стен города. Рязанцы ударили в строй, ломая его грудью коней, пробивая щиты и доспехи тяжелыми копьями, рубя врагов прямыми обоюдоострыми мечами. Татары продержались недолго. Были бы у них длинные пехотные копья, другое дело, а мечом против тяжелого всадника много не навоюешь.
Скоро строй разбился на куски. Вначале крупные, но быстро становящиеся все меньше и меньше. С боков надавили опомнившиеся пешцы… Бежать татарам некуда: впереди, справа и слева –
Пленных не брали, ни к чему они. Да и хотелось потешить ожесточившиеся сердца. Перебили всех. Потом дорезали тех, кто еще подавал признаки жизни. За это время запасные и подоспевшая из города подмога сбросили или перебили тех татар, что оседлали вал, а затем отбили новую волну штурмующих, брошенную на помощь прорвавшимся. Отбили довольно легко. Видно, эти не ожидали особого сопротивления, думали перескочить вал одним махом. Не вышло. И они, потерявшие боевой дух, дрались вяло, откатились назад быстро, несмотря на удары монгольских плетей, гнавших их в бой.
А Ратиславу в этой схватке не повезло. Все ж многое в бою зависит от коня, а ему коняшка попался так себе… Не вовремя поднявшийся на дыбы и раненный в брюхо в самом начале, конь очень скоро начал припадать на передние ноги. По здравому разумению, нужно было бы выйти из боя и поменять лошадь, но теснота и давка были такими, что об этом нечего было даже думать. Раненого скакуна и Ратислава на нем несло в первых рядах рязанских всадников в самую гущу схватки. И когда на пути встала живая стена еще не сломленной кучки татар, конь упал. Упал, когда уже врезался в эту стену. На этот раз правильно, защищенной доспехом грудью. Нанесли ему еще одну рану при этом, или просто утекли вместе с кровью последние его силы… Так ли, иначе, но жеребец, подогнув передние ноги, грянулся на землю, сминая телом стоящих на пути врагов.
Ратьша уже был готов к тому и успел выпростать из стремян ноги. Но на ногах не удержался, кувыркнулся в самую гущу татар. Расталкивая их щитом и разя мечом, сразу вскочил, но его тут же стиснули со всех сторон тела врагов: сзади давили рязанские всадники, впереди не давал никуда деться откос вала. Ратислав дернулся – бесполезно. В лицо ему жутко скалился татарин, обдавая смрадным дыханием. Справа проорал что-то другой и попробовал достать Ратьшу ножом – взмахнуть мечом в такой тесноте было невозможно. Нож скрежетнул по нагруднику. Не пробил. А потом сзади на него обрушился страшный удар, и наступила тьма.
Глава 27
Очнулся Ратислав так же резко, как и обеспамятел. Вот только что была тьма и небытие, и тут же в глаза ударил свет. Почти сразу пришла боль в голове и шее. Ратьша невольно застонал и потянулся рукой к затылку.
– Очнулся, – громом прогремел в больной голове обрадованно-неверящий голос Первуши.
– Очнулся, очнулся, – смыкая веки (свет был невыносим), проворчал Ратьша.
Повел плечами, согнул руки, потом ноги. Вроде больше нигде не болело. Тогда он резко, не раздумывая, сел на своем ложе и снова открыл глаза. Но теперь
В голову толкнуло болью, но не сильно, вполне себе терпимо. Он все же потер пятерней затылок. Ни шишки, ни ссадины там не нащупал. Опустил руку, потрогал шею. Шея ныла, голова поворачивалась с трудом, и движение это обостряло боль.
Поворачиваясь всем телом, чтобы не тревожить шею, Ратьша огляделся. Оказывается, он находился в своей комнатке в великокняжеском тереме, свет, который так слепил глаза, исходил от простого настенного светоча и едва рассеивал мрак. Чего ж так слепил-то? Глаза от света отвыкли? Должно, так… А сейчас уж и не слепит, привык. Вот только шея болит. И голова… Сколько же он пролежал в беспамятстве?
Ратислав задал этот вопрос Первуше. Голос звучал хрипло, непривычно глухо. Да, хорошо, видно, его приложило…
– Так больше суток уже лежишь, боярин, – ответил меченоша. – Вечером позавчерашнего дня тебя оглушило. Так что пролежал ты вчерашнюю ночь, день и ночь сегодняшнюю. Сейчас утро уже, но еще не рассвело, только-только брезжит. Уж и не чаяли, что опамятуешь, лежал, словно мертвый. Только дышал еле-еле.
– Чем это меня? – Голос вроде стал потверже, и хрипота ушла.
– Ты с коня грянулся, – зачастил Первуша. – Влетел прямо в татарский строй.
– Это помню, – кивнул Ратислав, поморщившись от вновь прихлынувшей головной боли.
– Да… А тут наши на них ударили. Ты, видать, спиной к ним оказался. Так коняшка одного из наших передними копытами тебя и приласкала. Хорошо, шлем у тебя добрый, выдержал. Только помялся чуток. Я его кузнецам снес. Небось уж выправили. Надо будет забрать. Ну и шея у тебя тоже крепкой оказалась. У другого бы могла и не выдержать, сломаться от такого удара, а у тебя – ничего. Это все лекарь говорил, – добавил он погодя. – Еще сказал: делать ничего не надо, сам опамятуешь. Вчера вечор пришел, посмотрел тебя. Сказал, что беспамятство прошло, а ты спишь просто, умаялся сверх всякой меры.
– Заговорили от боевого железа, – пробормотал Ратьша. – А вот от такого?
– Что? – переспросил Первуша.
– Ничего. Это я о своем. Что на стенах? – растирая ноющую шею, спросил Ратислав.
– На стенах не больно хорошо, – сник Первуша. – Правда, я все при тебе, но наши часто заходят проведать. Рассказывают…
– Говори.
– Жмут татары. Приступ за приступом идет. Не дают вздохнуть нашим. От воинских людей, что изначально оборону держали, мало кого осталось. Смердов и горожан на стены ставят, а из них вояки уж не те. Хотя дерутся, говорят, зло, отчаянно. Но и гибнут во множестве. До пяти прорывов за стены отбили запасные наши. – Первуша перевел дух, продолжил: – Горшки огненные еще два раза татары кидали в город. Много дворов погорело.
– Наших из запасных многих побили?
– Говорят, ополовинили…
Ратислав сокрушенно покачал головой. Шея вновь отозвалась болью.
– Владыка дважды тебя навещал, – вновь подал голос Первуша. – И еще… – Он смущенно примолк.
– Кто? – вскинулся Ратьша, чувствуя, как замирает сердце.
– Княжна Евпраксия… – с трудом выговорил меченоша.
Сердце отмерло и зачастило, щеки обдало жаром.
– За все время до пяти раз захаживала. Видно было, что переживала за тебя.