Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
– И за все время ни меч, ни стрела, ни копье тебя даже не поцарапали? – и веря, и не веря, вопросила Евпраксия.
– Ничего, – совсем чуть-чуть покривил душой Ратьша.
– А как же ты на ложе почти что мертвый оказался? – Теперь в глазах княжны появилась легкая хитринка.
– Так то не боевое железо было, а конские копыта.
– Тогда и камень тебя убить может, – вновь запечалилась она. – И огонь греческий, который, говорят, татары на стены и в город мечут.
– На все воля богов, – обронил Ратислав. И тут же добавил, углядев нарождающийся страх за него в глазах княжны: – Но я буду стеречься,
– Буду бояться, буду! – И она вновь прижалась щекой к жесткому панцирю. Сильно, до боли, словно отдавая эту боль выкупом за то, чтобы остался невредим он, Ратьша.
В дверь поскреблись. Евпраксия с видимым трудом оторвалась от Ратьшиной груди, вытерла ладошками набежавшие слезы, спросила, повернувшись к входу в комнату:
– Кто там, ты, Анисья? Зайди.
В горницу, опасливо оглядываясь, вошла княжичева мамка. Вполголоса произнесла:
– Шум в тереме. Подъехал кто-то. Может, даже сам великий князь. Уходить тебе надобно, боярин, от греха.
– Иди, Ратислав. – Голос княжны, только что исполненный нежности, в присутствии мамки построжел. – Иди. Потом еще поговорим.
На последнем слове голос все же дрогнул. Глаза, подернувшиеся было ледком, растаяли, заблестев подступившими вновь слезами. Забыв о присутствии мамки, она положила руку на грудь Ратьши.
– Береги себя, – трогательно шмыгнув покрасневшим носиком, попросила Евпраксия. – Обещай.
– Обещаю, – сжал легонько тоненькие пальчики Ратислав.
Слезы вдруг, переполнив глаза, побежали по щекам княжны. Она всхлипнула, прижала ладошку ко рту. Ратьша вспомнил: почти те же слова произносились тогда… Когда она провожала Федора в татарский стан и просила его, Ратьшу, сберечь мужа. Не сберег… Хоть и обещал, вот так же, как сейчас. Смотреть на нее, плачущую, не было сил.
– Все будет хорошо, Евпраксиюшка, – погладил он ее по голове. – Пойду я. Прощай.
Евпраксия бросила на Ратислава отчаянный взгляд, подалась вперед, чтобы обнять, но, вспомнив о мамке, сдержалась. Опустила голову. Произнесла чуть слышно:
– Прощай… – Вскинулась, открыла рот, чтобы сказать еще что-то, но промолчала, только смотрела не него, словно не чаяла увидеть больше.
Ратислав попятился к двери. Споткнулся о порог, развернулся и почти бегом кинулся прочь. Замедлил шаг только на выходе из княжьего терема. Вышел на улицу. Темнота здесь уже сменилась серыми зимними сумерками, предвещая скорый восход солнца. Мороз жал, но щеки Ратьши горели. Он подхватил горсть снега из ближнего сугроба, растер лицо. Вроде полегчало. Он даже вспомнил, что в гриднице его ждет Первуша. И снова заныла шея… Ратьша помял загривок, нахлобучил шлем с подшлемником и зашагал к входу в гридницу.
Основательно подкрепившись, они с Первушей верхами двинулись к усадьбе, где засел Дарко со своими людьми. На этот раз под седло Ратислав взял Буяна, что-то подсказывало: сегодня конь понадобится из самых надежных.
Усадьба оказалась почти пуста. Только один легкораненый воин из Дарковой сотни присматривал за оставленным здесь воинским имуществом. Он им поведал, что запасные умчались затыкать очередной прорыв у Ряжских ворот. Недавно совсем. Ратислав с Первушей переглянулись и, не сговариваясь, погнали коней к Ряжским воротам.
К их прибытию прорвавшихся татар уже отбили. На гребне вала,
По истоптанному, закровяненному снегу ходили бабы и подростки, выискивали в грудах мертвых тел мертвых и еще живых рязанцев, оттаскивали кого в скудельницу, кого в ближние избы, в тепло, на руки лекарей. То тут, то там раздавались бабий вой и причитания. Это женщины находили среди мертвецов тела родных мужчин, мужей и отцов. Вражьи трупы пока не трогали, оставляя дубеть на морозе.
К Ратиславу с Первушей подъехал Дарко. Правая рука его была забрызгана кровью. Брызги крови рдели на правой половине нагрудника, на шлеме, красными мазками алели на правой же щеке.
– Цел? – спросил Ратьша.
Дарко оглядел себя, весело оскалился. Сказал:
– Чужая.
– Сколько людей осталось?
Улыбка сползла с лица сотника.
– От наших трех сотен едва сотня и еще два десятка наберется. Гаврилу и Епифана у Исадских тоже изрядно потрепали. Меньше сотни у них осталось на двоих. У Прозора пока прорывов не было, так что владычные вои все в целости. Думал, пока ты без чувств лежал, подтянуть из них половину сюда поближе.
– Нет, повременим с этим, – покачал головой Ратьша. – Поеду вначале посмотрю, что там, а дальше решу. Великий князь где? Не ранен?
– Юрий Ингоревич со свитой стоит у Исадских. Тож помогает при прорывах. Под рукой у него поболе полусотни тех, что драться могут. Какая-никакая, а помога. Сам князь цел вроде. Вот только что отсюда отъехал.
– Понятно, – потер подбородок Ратьша. – Ладно. Здесь пока затихло?
– Ненадолго, – покачал головой Дарко. – Лезут на вал почти что без перерыва. Уж скольких побили, а они все лезут… Ну так народу у них под рукой немерено, чего жалеть.
– Вот пока затихло, мы с Первушей и… – Ратьша огляделся по сторонам. – А где Годеня, Гунчак, княжич с меченошами?
– Годеня где-то здесь был. Видел его после боя живого, – ответил сотник. – А княжича с ближниками Юрий Ингоревич к себе забрал. И хана половецкого тож.
– Понятно, – протянул Ратислав. – Ну, оно, может, и лучше, хлопот меньше.
– Что да, то да, – согласился Дарко.
– Ну, значит, пока мы с Первушей к Южным вратам и поедем, а как Годеня найдется, пошли его за нами.
– Сделаю, – кивнул сотник.
Ратислав уже начал было заворачивать коня, но передумал, погнал Буяна к пролому. Умный конь аккуратно ставил ноги, чтобы не наступить на разбросанные вокруг мертвые тела. Позади послышался топот копыт. Его догоняли Первуша и Дарко.
– Куда ты, боярин? – спросил сотник. – К Южным вратам вроде собирался?
– Успеется, – ответил Ратьша. – Хочу наружу выглянуть, посмотреть, как там.
– А-а… – Дарко поотстал.
Ближе к валу и сгоревшей башне трупов стало намного гуще. Скоро Буян встал: чистой земли не осталось, кое-где убитые лежали в два и даже в три слоя. Не пойдет по трупам. Чтобы пошел, должен впасть в боевую ярость. Ратислав спешился, передал поводья Первуше.