Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
Саженей через триста от улицы шло ответвление вправо, ведущее к воротной башне. Вернее, у Полуденных ворот башни было целых две. С этой стороны к городу было подступиться легче всего, особенно для находников, приступающих со стороны реки. Берег, обрушенный оврагом, здесь спускался к воде полого. Городской вал в этом месте устроен хитро: края его, между которыми обыкновенно ставилась башня, сходились не встык, а заходили друг за друга, образуя захаб, коридор между валами. У входа в захаб стояла массивная высокая башня. Ров здесь широк, но не слишком глубок, каждую весну его размывают вешние воды, а летом – дождевая вода, стекающая сверху с высокого берега и собирающаяся со всей
Проехали и этот мост, подъехали к распахнутым воротам. Кивнув страже, въехали в сумрак воротного хода башни. Ратьша задрал голову. Бревенчатый потолок совсем близко: если привстать на стременах, можно дотянуться рукой. Над головой проплыла широкая щель, в которой виднелись заостренные зубцы нижнего края дубовой, обитой железом решетки, опускающейся во время осады.
Миновав башенный ход, снова выехали на свет. Оказались в захабе. Справа и слева – валы со стенами, чернеющими прорезями бойниц. Сзади – башня с тремя ярусами для стрельцов, спереди в трех десятках саженей – вторая башня, повыше даже первой, с четырьмя ярусами. Плохо придется врагам, пробившимся через первую башню, под сыплющимися со всех сторон камнями и стрелами.
Сразу у выхода из второй башни внутри города дорога делилась на три. Дорога, идущая прямо, плавно поднималась вверх по склону и вела к громаде Успенского собора, который на фоне наливающегося вечерней синевой неба, казалось, парил над землей.
Всадники повернули коней влево. Улица, на которую они свернули, тоже шла на подъем. Копыта коней застучали по бревенчатой вымостке. Постройки начинались не сразу. За валами оставалось довольно обширное незастроенное пространство. Городские укрепления в свое время воздвигались на вырост. Да вот только три десятка лет назад город взял и пожег великий князь Владимирский Всеволод, прозванный Большим Гнездом. Пленил он тогда почти что всех рязанских князей и вятших людей, которых отпустил восвояси спустя пять лет только сын его Юрий, уже после смерти отца.
Стены города отстроили на том же месте, благо валы никуда не делись, а вот народишко пораскидало. Большую часть горожан Всеволод угнал тогда с собой и расселил по своим землям. Кто-то вернулся потом вместе с князьями, но кто-то прижился, остался на новом месте. За последующую четверть века население росло, но не слишком быстро, потому внутри стен все еще оставалось много места для домов новых горожан. Да и не все, кто хотел бы, могли селиться здесь. Городовой налог, уплачиваемый на содержание в порядке стен, валов и рвов, не для всех подъемен. Потому малоимущие ставили жилища в Южном Предградии, на Подоле да в Засеребрянье, снаружи городских стен.
Наконец добрались до первых внутриградских построек. Здесь селился люд побогаче. Дворы стояли солидные, огороженные глухими заборами, с двустворчатыми, покрытыми затейливой резьбой воротами на улицу. Резьба не только для красы, а еще чтобы нечистая сила в дом не вошла. Ворота по позднему времени все больше закрыты. Да и вообще народишку на улице немного. Дневные дела закончены, большинство горожан разошлось по домам ужинать и на боковую. Вставать завтра рано, со светом. Во дворах, слышно, мычала и блеяла только что вернувшаяся с выгона, еще не поенная и не кормленная скотина. Иногда навстречу попадались крестьяне на телегах, из пригородных деревень, припозднившиеся на торге.
Впереди слева показался Борисоглебский собор. Розовые в свете заходящего солнца стены его притягивали взгляд телесной теплотой и манили
Поблизости от собора, на краю небольшой площади, раскинувшейся перед центральным входом в храм, располагался епископский двор. Крутая крыша его терема высоко вздымалась над тыном изгороди. Из открытых ворот выезжал возок в сопровождении двух конных гридней, едущих без броней, только с мечами у пояса. Возок принадлежал епископу Евфросию. Боярин привстал в стременах, снял шапку и махнул ей долу, приветствуя крестного. Возок остановился, открылась дверца, из которой выглянул епископ. Узнав Ратьшу, Евфросий сделал знак приблизиться. Боярин, дав коню шпоры, подскакал к возку, резко осадил жеребца рядом с вышедшим наружу крестным, спрыгнул с седла, в два шага приблизился к священнику и склонился под благословение. Епископ перекрестил, протянул руку для поцелуя. Ратислав почтительно поцеловал епископский перстень и, выпрямившись, глянул в глаза отцу церкви. Глаза Евфросия, как обычно, светились добротой и участием.
– Ну что, крестник, как служба княжеская? Поздорову ли? Когда за невестой собираешься? – Голос епископа был мягок и в то же время силен – частые проповеди с амвона слабым голосом не изречешь.
– Жив покуда твоими молитвами, крестный, – с почтением в голосе ответил Ратьша. – А с невестой не знаю: великий князь призвал, вот спешу к нему. А сам-то куда собрался, отче, на ночь глядя.
– А туда же, сын мой, – после короткого молчания отозвался епископ. – В княжий терем. Похоже, по одному делу собирает нас Юрий Ингоревич.
На лице Евфросия проступила забота. Покачав головой, он спросил:
– Аль злые вести с Дикого поля пришли? Сам-то ничего не слыхал?
– Пока полевал, все спокойно было. Даже слишком спокойно, – подумав, ответил боярин. – Только я уж неделя скоро как оттуда. Четвертый день сижу в усадьбе.
– Бражничали небось, – построжел голос Евфросия.
– Не без того, крестный, – пожал плечами Ратислав. – Куда ж тут денешься, воям роздых нужен после службы.
– Роздых, – проворчал епископ. – Хмельное пить да девок валять – вот ваш роздых. Молиться, наверное, и не молитесь?
– Ну-у-у… – протянул Ратьша.
– Ох, погубите души свои, воины, погубите. Требы хоть своему Перуну не приносите? А, Александр?
Александр – это было крестильное имя Ратислава, но называл его так, пожалуй, только крестный. Ну и еще во время богослужений в сельской церкви отец Василий.
– Как можно, крестный! – постаравшись добавить в голос негодования, возмутился Ратьша.
Однако обмануть епископа было сложно.
– Видно, приносите, – горестно покачал он головой. – Что с вами, воями, делать, и не знаю. – И, возвысив голос, воскликнул: – Накличете на Русь-матушку беду, идолопоклонники!
– Бог простит, крестный, – чуть заметно улыбнулся боярин.
Епископ тем не менее эту улыбку заметил, но больше ругаться не стал, только снова горестно покачал головой.
– Ладно, – продолжил он уже почти спокойно. – Горбатых, видно, только могила исправит. Едем к князю. Заждался уж небось.
Святой отец забрался в возок, который, громыхая колесами по бревнам мостовой, покатил в сторону Спасского собора, около которого стояли великокняжеский двор и дворы набольших княжих мужей. Ратислав со спутниками порысили следом, не обгоняя, чтобы не обидеть владыку.