Время великих реформ
Шрифт:
Весь день был настолько занят, что только сейчас смог, наконец, приступить к любимому делу. В мыслях ни на мгновение я не покидал мою обожаемую шалунью, и первым делом, встав, поспешил со страстью к любезной карточке, полученной [от тебя] вчера вечером. Не могу наглядеться на нее и мне бы хотелось кинуться на моего Ангела, прижать его изо всех сил к сердцу и расцеловать всего и везде. Видишь, как я люблю тебя, моя дорогая, страстно и упоенно, и мне кажется, что после нашего печального расставания чувство мое день ото дня только растет.
Воистину только тобою я и дышу и все мысли мои, где бы я ни был и что бы я ни делал, постоянно с тобою и не покидают тебя ни на минуту. Все утро прошло за работой и приемами. Только к 3 часам смог я выйти, чтобы прогуляться, скучая; впрочем, погода, солнце и до 7 градусов тепла несколько скрашивали ее. Но ты не можешь себе представить, насколько мне прискучили все эти лица, которых я вынужден видеть ежедневно. Страх, как
Затем отправился я навестить старшего сына [350] […] От него мы с его женой [351] пошли в Екатерининский инст[итут] [352] , что я им давно обещал…. Я нахожу их [институток] еще более манерными, чем тех, что в Смольном, – но ты знаешь, душа моя, почему сердце мое принадлежит Смольному. Во-первых, бывало, я там видел тебя, а во-вторых, нынче там твоя милая сестра, которая так любит нас обоих. Ты ведь понимаешь, дорогая, как мне не терпится туда заглянуть, особенно сейчас, когда знаю, что сестра твоя должна передать мне твое письмо.
350
Великий князь, наследник цесаревич Александр Александрович.
351
Великая княгиня Мария Федоровна (1847–1928), урожденная принцесса Мария София Фредерика Дагмара Датская, дочь короля Христиана
352
Институт Святой Екатерины для благородных девиц в Санкт-Петербурге, основанный в 1798 г. В 1867 г. здание института находилось на Фонтанке (сейчас здесь филиал Публичной библиотеки).
Для меня настоящая пытка откладывать этот счастливый момент исключительно из осторожности, чтобы не возбудить внимания слишком частыми визитами. Так все и происходит на этом свете: большую часть времени приходится делать противоположное тому, что на самом деле хочется. А в особенности, к несчастию, это относится к нам. Надеюсь, когда-нибудь Бог нам воздаст за все те жертвы, которые одну за другой мы вынуждены приносить сейчас.
Девицы в Екат [ерининском] инст [итуте] очень мило пропели несколько вещей, затем мы присутствовали при их обеде, а при отъезде они сбежались к моей невестке и ко мне, и каждая хотела поцеловать наши руки, так что просто пришлось бороться. В Смольном, слава Богу, до этого еще никогда не доходило.
К обеду было несколько человек, остаток дня я провел за работой, прервавшись на полчаса, чтобы попить чаю и совершить небольшую прогулку в санях при чудном лунном свете, с которой я только что вернулся. Буду теперь читать Еванг[елие] 21 Гл[аву] Деян[ий] Апост[олов], помолюсь за тебя и лягу спать, мысленно прижимая тебя, мое все, к сердцу.
Люблю тебя, душа моя, и счастлив без памяти, что принадлежу тебе навсегда.
Здравствуй, ангел мой, люблю тебя больше жизни и счастлив любить тебя! Вот он, крик сердца, навсегда тебе принадлежащего, думаещего лишь о тебе и дышего тобой одной. С лихорадочным нетерпением жду твоего письма и понять не могу, что означает эта задержка. При этом сознаюсь, что поражен внезапной смертью князя Василия Долгорукого [353] . Мысль о подобной смерти, без возможности даже попрощаться с теми, кто дорог твоему сердцу, ужасно удручает.
353
Василий Андреевич Долгоруков (1803–1868) – князь, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, военный министр во время Крымской войны (1852–1856). При Александре II – главноначальствующий III отделением Собственной его императорского величества канцелярии и шеф жандармов (1856–1866). 5 января 1868 г. Долгоруков, прибыв ко всенощной в Зимний дворец, вдруг почувствовал себя плохо и вынужден был возвратиться домой. Возникли припадки удушья, которые быстро усилились. Он перекрестился, наклонил голову – и его не стало. Александр II и вся царская семья присутствовали на панихидах, а затем на отпевании в Свято-Духовской церкви Александро-Невской лавры, где на Лазаревском кладбище князь был похоронен рядом с давно умершей супругой.
К тому же для меня это конец 30 летней дружбы, и, невзирая на твое мнение о нем, я уверен, что он был мне предан, и он мне это доказал, в первую очередь
Домой я возвратился совершенно без ума от тебя, мой обожаемый ангел. Ты должна была видеть это в моих глазах, как я увидел то же в твоих. Мы вновь едва сдержались, чтобы не броситься друг другу в объятия. Скажи, что ты сделала со мной? Меня опять тянет к тебе с такой силой, что я не знаю, что делать. Мне доставили твое милое вчерашнее письмо в тот момент, когда я должен был одеваться для церемонии, и я даже опоздал из-за этого к обедне.
Все прошло хорошо, парад прекрасно удался, но меня все время разбирало нетерпение, и я только и думал, как бы не опоздать на Фонтанку, что, в конечном итоге, нам удалось. Но чтобы поспеть вовремя, мне даже пришлось оставить всех, кто у меня обедал, как я уже говорил тебе, и теперь я счастлив, что увидел тебя и даже успел на мгновение пожать твою руку. […]
После ужина с детьми мы отправились в 8 часов на панихиду к Василию Долгорукому, в тот же салон, где танцевали всего 6 дней назад. Я видел там милое лицо твоего брата Михаила [354] , как и сегодня утром во дворце, также приятна была мне моя недавняя встреча с Луизой [355] . Значит, именно завтра ты ей передашь мое письмо. Мне кажется, что она должна ощущать симпатию, которую я к ней испытываю, и понимать, что именно Радость дома тому причиной.
354
Старший брат Екатерины Михайловны Долгоруковой – Михаил Михайлович (1838–1902).
355
Супруга Михаила Михайловича Долгорукого – маркиза Мария Луиза Вулькано де Черчемаджиоре (1840–1920), внебрачная дочь Леопольдо де Бурбон (1813–1860), графа Сиракузского.
Наконец-то, после ужина я завершил эту сокровенную драму [356] и признаюсь, что она произвела на меня весьма грустное впечатление. Любовь Лены описана очень красиво, но ее все же невозможно сравнить с нашей. Никто еще не любил на целом свете, как мы любим друг друга. Остаток вечера я провел в одиночестве за работой, сделав небольшой перерыв, чтобы попить с детьми чаю.
Только что я проехался в санях и вот уже счастлив, что вновь могу приступить к своему излюбленному занятию, еще раз с подлинным наслаждением перечтя твое милое вчерашнее письмо. Я хочу, чтобы ты прежде всего знала, что я рад, что заставил тебя вчера разделить со мной под конец то подлинное наслаждение счастьем, которое ты всегда умеешь давать мне.
356
Александр II пишет о каком-то современном ему любовном романе.
Мое письмо должно вновь напомнить тебе, что все наши ощущения совпадают и что вчера нам еще труднее было расстаться и прерывать наше bingerle [357] . Да, конечно, я чувствую, что стал твоей жизнью, я хотел бы только, чтобы ты не забывала, что ты моя, и что у меня везде и всюду лишь одна мысль в голове – ты, мой ангел, моя радость, мое счастье, мое утешение, моя отвага, мое все. Всего остального для меня более не существует.
О! Спасибо тебе за то, что сказала, что жизнь твоя стала дорога тебе лишь из-за меня – ты не могла бы доставить мне большее удовольствие, ибо это доказало мне, что ты чувствуешь, что любима, и что ты стала частью меня. Жизнь без тебя стала бы для меня мучением, и я бы очень скоро последовал за тобой в могилу. Да смилуется над нами Бог и даст однажды нам возможность жить лишь для себя. […]
357
Для обозначения своей интимной близости Екатерина Долгорукова и Александр II изобрели особое французское слово bingerle (бенжерль), приводимое здесь в оригинальном написании.
Завтра нам представится возможность увидеться утром на прогулке и вечером на свадьбе, где наши взгляды выразят все сокровенные чувства. Ведь именно мы бы хотели быть на месте новобрачных. Скажешь ли мне, что собираешься делать в понедельник утром, а вечером? Я надеюсь, мы встретимся в 8 часов в нашем гнездышке. […] Надеясь вдохнуть в тебя немного радости, отправлю это письмо тебе завтра. Не сердись.
Обнимаю тебя, ангел.