Время великих реформ
Шрифт:
Она сказала, что прекрасно развлеклась, несмотря на разговоры о том, что она не может вальсировать. Она вчера хотела тебя увидеть, и поэтому я, выбрав тебя, нарочно прошел перед ней, после она сказала, что находит тебя очень милой, и я был доволен этим и горд. Она осведомилась также о твоей сестре и сожалеет, что та уже уехала.
Также она вспомнила, что они вместе танцевали в институте. Бедная Маша, как мне жалко ее, и как бы она была рада видеть нас на балу. Мне приятно, что ты одобряешь мое письмо, ибо чувствовал я себя виноватым перед ней, из-за тебя, моя гадкая, злая, и все же очаровательная шалунья.
Однако, как ты поняла, я на тебя не сержусь, ибо это касается лишь нас двоих, и я вижу, что ты сама нынче чувствуешь, что я бы прав, когда упрекал тебя за комедию, которую ты играла перед ней и которая так ее огорчила во всех отношениях.
Мое незапечатанное письмо докажет ей также и то, что я никогда не прекращал ей повторять: «Мне нечего от тебя скрывать». И если она на миг поддалась каким-то другим мыслям, то это лишь благодаря всему тому, во что ты пыталась заставить ее поверить, Бог знает почему. Одна она нас издавна понимала и [все про нас] знала, и теперь точнее, чем раньше, знает, чем мы друг для друга стали.
Ты помнишь, я тебе об этом говорил не раз, но убедилась ты в этом лишь после того, как она сама тебе об том сказала в последние дни перед отъездом. Она давно знала, что мы друг для друга сделались всем. Именно так и ничего более. Пойду теперь отдыхать в ожидании нашего свидания и bingerle, к которому я страстно стремлюсь более, чем когда-либо.
[…] Я чувствую, что счастлив, счастлив, счастлив, как я повторял тебе это недавно, когда мы были одним, что люблю тебя и любим ангелом, которого Бог мне послал для счастья моей жизни. Я хотел бы только, чтобы он дал мне однажды возможность жить лишь для тебя и иметь возможность делать bingerle, без страха перед последствиями, но с надеждой иметь их, что также стало одной из моих идей фикс, и о чем ты говоришь мне в своем вчерашнем письме по поводу своего сна.
Но как ты можешь просить у меня за это прощения, когда ты знаешь, что я был бы на вершине счастья, если бы смог дать его тебе. О, да, я почувствовал, что наши молитвы во время обедни были одинаковы, совершенно одинаковы, и что мы хотели бы иметь возможность молиться вместе, как в Париже [362] .
Я, как и ты, никогда не забуду это блаженство и покой, которые давало мне твое присутствие, и в своем воображении я по-прежнему вижу перед собой твое лицо, как и тогда. Да, конечно, чувство взаимного обожания, которое составляет наше счастье, растворится с нами в могиле, но даже в загробном мире будем ощущать мы, что любим друг друга, как и здесь. А пока ты стала моей жизнью, а я – твоей. Именно так и ничего более.
362
Александр II 23 мая 1867 г. посетил Всемирную выставку в Париже. Туда же приехала и Екатерина Михайловна Долгорукова. 25 мая 1867 г., когда Александр в одной карете с Наполеоном III ехал по Булонскому лесу, поляк А. Березовский выстрелил в русского царя из пистолета, но промахнулся. После покушения Александр обратился к знаменитой парижской прорицательнице, которая предсказала, что «на него будет совершено восемь покушений, и последнее окажется роковым».
О, мой ангел, как я расстроен неприятностями в связи с нашими встречами в санях, которые, по сути, безусловно, более невинны, чем те, когда мы останавливаемся для беседы во время пеших прогулок, и я признаюсь, что я всегда делаю это с опаской, в частности из-за сплетен, которые могут пойти по этой причине. В этой связи мне кажется, что Михаил [363] был несправедлив к нам, ибо как можно упрекать нас в том, что мы встретились на улице в санях, когда все встречаются гораздо чаще на самых оживленных улицах.
363
Речь идет, вероятно, о великом князе Михаиле Николаевиче, брате императора, который, в отличие от своей супруги, великой княгини Ольги Федоровны, резко порицал связь императора с княжной Долгоруковой. Считая себя не вправе критиковать поведение императора, он, однако, видимо, просил Александра II вести себя осмотрительнее, чтобы не оскорблять чувств императрицы Марии Александровны.
Замечания
Завтра я надеюсь, что мы сможем увидеться в 2 часа, как обычно, а в четверг нам придется потерпеть до 8 часов вечера. Перед отъездом на охоту завтра вечером в 9 часов я еще рассчитываю сходить в русскую оперу [на] «Фенеллу» [365] , куда они тоже собираются, а в среду, вернувшись около 9 часов вечера, я пообещал отправиться прямо в итальянскую оперу, на бенефис Марио.
364
Мария Александровна Волконская (1820–1880), урожденная графиня Бенкендорф.
365
Пятиактная опера Даниэля Франсуа Обера «Мазаньелло, или немая из Портичи» в России сначала была поставлена под названием «Фенелла», затем с шла под названием «Палермские бандиты».
Я молю тебя, милый друг, отправь мне свое письмо не завтра вечером, а в среду утром по почте, или же вечером с нарочным, чтобы я имел возможность утешиться и узнать твои последние новости. Теперь пора […]
Пойду Богу молиться за нас и лягу как всегда, мысленно прижимая тебя, ангел мой, к своему сердцу.
Не обвиняй меня в нежелании, просто у меня не было возможности отправить тебе это письмо сегодня утром. Я люблю тебя больше, чем когда-либо прежде. […]
Хотя я вернулся с прогулки еще в 3 часа, но лишь теперь я, наконец, могу приступить к своему любимому занятию с утра у меня было чрезвычайно много работы, а потом дантист терзал меня с 12 1/2 до 2 часов, и в результате только теперь мне удалось прочесть все, что было нужно.
Нет нужды говорить тебе, милый ангел души моей, ибо ты должна была это почувствовать и увидеть в моих глазах: все счастье, что я испытывал во время наших встреч и наших бесед, и я прекрасно видел в выражении твоих глаз, что ты разделяешь его с принадлежащим тебе существом, которое дышит исключительно тобой. Ах! Как же мне тяжело было от тебя оторваться и не сметь тебя встретить потом в сенях.
Я полагаю, что это все воистину слишком жестоко для нас! Я думаю, ты видела, как мы гуляем по саду, где я сделал круг в полном одиночестве, а затем вернулся домой. Надеюсь, волнение, о котором ты давеча мне говорила, не было серьезным, ибо все это чрезвычайно меня угнетает. Теперь позволь мне поблагодарить тебя за твое милое письмо, полученное этим утром, которое я только что перечитал, полный счастья. Судя по тому, что ты мне написала тем же вечером, вернувшись с бала, я вижу, что впечатления у нас были одинаковыми, и все наши мысли и желания во всем совпадают. […]
Хотя уже очень поздно, я не мог лечь, не написав тебе несколько слов. Нас было несколько человек за ужином, затем в 8 часов я отправился в русскую оперу на «Фенеллу», музыка которой мне очень нравится в связи с воспоминаниями детства и молодости, а оттуда в 9 часов – на московскую железную дорогу.
Мы добрались сюда за 4 часа, я отдал дань [уважения] присутствующим в вагоне, а остальное время, поскольку не мог тебе писать, перечитывал твое вчерашнее письмо, где каждое слово дышит любовью, которую ты мне несешь и которую я полностью тебе возвращаю. Мое письмо ты должна была получить сегодня, из него ты должна была понять, насколько наши мысли были одинаковы после бала и после нашего вчерашнего восхитительного вечера. […]