Время вестников
Шрифт:
Мучительная погоня за уносимым потоком Фридрихом фон Штауфеном завершилась в тот момент, когда Гунтеру невероятным усилием удалось поймать край императорского бархатного плаща, намокшего и тяжеленного. Тут обер-лейтенант угодил сапогом между камней, потерял равновесие и рухнул вперед, заодно сбив с ног старого императора. Отстраненно мессир фон Райхерт поразился тому, что речка вроде неглубока, едва ли по пояс, но ему никак не удается выплыть на поверхность, а перед глазами звонко лопаются большие разноцветные пузыри…
Его рванули вверх – показалось, не меньше чем крюком армейского тягача. Благородный спаситель жадно втянул воздух и сквозь плеск воды разобрал выкрикнутый ему прямо в ухо вопрос:
– Чего дурью маешься, убогий, али жизнь надоела?
– Я… вас… спасаю… – в три приема выдохнул германец.
– Чего
И, размашисто загребая одной рукой бурную воду, а другой волоча «спасителя» за шкирку, престарелый император попер к берегу, как танк через болото, весь в пене и брызгах, успевая на ходу ругаться на чем свет стоит, костеря Палестину, Крестовый Поход, Иерусалим, верных сподвижников и Божий мир без исключения. У самого берега Барбаросса поскользнулся, всем немалым весом грянувшись на мокрые, облепленные тиной валуны – что на краткое мгновение прервало поток извергаемых им ругательств и позволило некоему доблестному шевалье первому подлететь к грохнувшемуся старцу. С диким воплем «Хвала деве Марии, наш император спасен!» сей отважный рыцарь принялся вытаскивать грузного правителя на берег. Лишенный поддержки Гунтер тоже шлепнулся, но ему, в отличие от Барбароссы, никто помогать не спешил. Говоря по правде, на мессира фон Райхерта просто никто не обратил внимания. Германского императора общими усилиями выволокли на сушу и с непрерывными молитвам и призывами к Господу начали приводить в себя – что, как скоро выяснилось, было излишне. Барбаросса отпихнул доброхотов, рявкнул на совершенно безвинного отпрыска, сипло потребовал коня и повелел начинать общую переправу.
О борющемся с течением и с трудом выкарабкивающемся на берег мессире фон Райхерте он и не вспомнил. Единственным, кто уделил внимание насквозь промокшему и стучащему зубами крестоносцу, был принц Фридрих фон Штауфен-младший. Подъехав и сверху вниз глядя с высоты конской спины на копошащегося в грязи человека, его светлость вполголоса, однако довольно внятно процедил:
– Какого дьявола вы это сделали?
– Как? – забормотал туго соображающий Гунтер. – Но как же можно было поступить иначе, это ведь Барбаросса, ваш почтенный отец, император…
– Это ярмо на моей шее! – только спустя несколько дней германец понял, что от неминуемой смерти в водах Салефа его вторично спас Барбаросса, громогласно потребовавший Младшего к себе. Еще мгновение – и потерявший контроль над собою наследник вполне мог столкнуть Гунтера обратно в водные хляби. Но Фридрих-младший лишь ругнулся себе под нос, развернул коня и ускакал.
Бывший обер-лейтенант остался сидеть на берегу шумящей речки Салеф, капая водой и постепенно замерзая. Спустя какое-то время рядом объявился Мишель де Фармер: кто-то из свитских рассказал ему об инциденте у реки, и, встревожившись долгим отсутствием приятеля, нормандец отправился на поиски. Застав Гунтера в столь плачевном положении, Мишель усадил его на круп своего коня и торопливо погнал в лагерь.
Хлопоты оказались напрасны – к вечеру того же дня у германца началась простуда, плавно перешедшая в крупозное воспаление легких с лихорадкой и прочими радостями жизни.
Полтора последующих месяца сохранились в памяти германца отрывочными воспоминаниями, подернутыми флером горячечного бреда и внезапных прояснений рассудка. В эти мгновения здравого восприятия реальности он осознавал, что лежит в покачивающемся и медленно движущемся фургоне, задыхаясь, непрерывно кашляя и сплевывая набившиеся в горло вязкие сгустки. Память сохранила смутный образ некоего появлявшегося рядом человека, старательно потчевавшего страждущего омерзительными на вкус снадобьями – от которых, впрочем, становилось немного лучше. В один из периодов просветления обер-лейтенант вспомнил, что среди его имущества должна лежать штатная армейская аптечка «Юнкерса». Возможно, лекарства XX века и могли ему помочь – если бы, шаря трясущимися руками в полутьме фургона, он сумел бы разыскать мешок со столь необходимой коробкой, помеченной
За это время армия Барбароссы, продвигаясь на юг вдоль побережья древней Палестины, миновала Антиохию, Латакию, Триполи, Тир и с каждым днем приближалась к осаждаемой сарацинами Акке. Ничего этого Гунтер не знал и не видел, цепляясь за жизнь и упорно пытаясь выстоять в борьбе с распространившейся инфекцией.
Организм победил. В неведомо какой день неизвестно какого месяца германец проснулся, чувствуя себя совершенно ослабевшим – но вроде бы живым и очень голодным. Прополз к заднику фургона, откинул полотнище и выглянул, узрев с одной стороны сияющее всеми оттенками зелени и лазури море, а с другой – пологие, мягких очертаний холмы, рваную зелень пальм и повозки, неспешно движущиеся под аккомпанемент ржания, скрипа, хлопанья бичей и криков погонщиков. Над армией висело вставшее уже привычным облако вонючего тепла, под тяжелыми колесами хрустел светлый песок, с моря тянуло свежестью и водорослями. Орали парившие над берегом чайки – крупные, белые, с черными головами и алыми клювами.
«Палестина? – Гунтер уселся, свесив ноги и оглядываясь по сторонам, словно увидев Божий мир в первый раз и поразившись его красоте и устроенности. – Мы в Палестине? Крестовый Поход идет своим чередом, и вот мы уже в Святой Земле… Я, наверное, похож на ожившего покойника, – он провел рукой по лицу, нащупав жесткую многодневную щетину и выступившие кости черепа. – И воняет от меня соответственно. Но до чего же хочется есть, кто бы знал!»
Остаток дня германец с горем пополам пытался привести себя в порядок. Наткнулся в фургоне на мешок с зачерствевшими сухарями и принялся усердно грызть похожие на камень кусочки хлеба, зная, что никакой горячей пищи раздобыть не удастся до наступления вечера и стоянки. Тогда будет нужно разыскать Мишеля, узнать, много ли времени прошло, где нынче марширует армия Барбароссы и как вообще обстановка – и у сильных мира сего, и касающаяся их маленькой компании.
«Вот лично мои дела хреновы донельзя, – мессир фон Райхерт вяло копался в сундуках в поисках чистой одежды, пошатываясь, когда колеса фургона попадали в выбоины. – Я чувствую себя так, будто меня пропустили через мельничные жернова, а потом сбросили со скалы в море…»
Под руку попался глиняный пузырек, внутри которого плескалось немного загадочной густой жидкости – бурой и скверно пахнущей. Германец рассмотрел и обнюхал вещицу с большим подозрением, а затем, брезгливо держа ее двумя пальцами, точно дохлую мышь, выбросил прочь. Кувшинчик жалобно хрустнул, угодив под фургонное колесо.
«Они что, лечили меня вот этим? Знахарские варева… сушеные жабы и мох с черепа висельника… Бр-р, какой ужас. И ведь еще небось платили лекарю… Интересно, во сколько обошлось Мишелю мое выздоровление? Если он расплачивался своим золотом, надо будет ему вернуть долг… Ох, и свадьбу его я наверняка пропустил… Кстати, где мои денежки?»
В фургоне, куда свалили невеликое имущество мессир фон Райхерта, увесистых кожаных мешочков с золотыми монетами и драгоценными побрякушками разыскать не удалось. Германец переворошил сундуки и мешки, с каждым мгновением испытывая все нарастающую тревогу – ибо залог его будущего благосостояния отсутствовал. Усилием воли приказав себе прекратить панику и начать мыслить логически, Гунтер через пару минут перестал изображать обезумевшего старьевщика и с облегчением рассмеялся.
«Ну конечно, пока я здесь валялся, Мишель ради безопасности забрал мои деньги к себе! Похоже, я еще не отошел после болезни и плохо соображаю. А Барбаросса – сволочь редкостная, наверняка ни разу не осведомился, как поживает герой, спасший его драгоценную шкуру!»
…Походное жилище де Фармера претерпело значительные улучшения. Нормандец прикупил где-то новый шатер, куда больше и роскошнее прежнего, и, к удивлению Гунтера, начал собирать вокруг себя тех, кто в недалеком будущем мог бы стать основой его личного копья, маленькой дружины числом около дюжины человек, состоящей из копейщиков и лучников. У входа в шатер бдела охрана, уставившаяся на потрепанного и отощавшего «друга мессира де Фармера» с крайним подозрением. Гунтера отказывались пропускать внутрь, пока на шум снаружи не выглянул Джентиле, опознавший германца и, кажется, вполне искренне обрадовавшийся его возвращению в мир живых.