Время вестников
Шрифт:
Бедное животное не заслуживало такой участи. Но, как убедил себя скотт, надо же было проверить на ком-то действенность византийского снадобья. Отчего бы не выбрать для этой цели лошадь де Фуа? Она разделит судьбу хозяина.
Ржание умирающего коня не привлекло ничьего внимания. В темную палатку удалось проникнуть без особого труда, медленно двигаясь и не споткнувшись у спавших у порога слуг. Де Фуа негромко и безмятежно похрапывал, как свойственно человеку, чья совесть не обременена никакими угрызениями. Внезапно храп перешел в короткий задушенный хрип, и в шатре стало на удивление тихо. Дугал выжал еще с четверть часа – ничего не изменилось. Плохо различимый в темноте человек на походной лежанке не шевелился и не дышал, снаружи
Дело исполнено. Чисто и безукоризненно, как всегда. Без свидетелей и малейших улик.
Наутро вполне живой и здоровый де Фуа, как ни в чем не бывало, вышел из своего шатра, обнаружил в загоне павшую лошадь и устроил славную выволочку конюху.
Троим заговорщикам волей-неволей пришлось признать, что подлунный мир еще не оскудел на чудеса. И что у них не имеется ни одного мало-мальски подходящего объяснения случившемуся.
Мало что может сравниться с удовольствием от возвращения в цивилизованные края после долгого и изнуряющего похода. Пусть даже здешняя цивилизация устроена на средневековый лад, отсутствует паровое отопление и горячая вода из крана, а пищу подают на кусках хлеба вместо тарелок, но все же это – город. Настоящий, большой город, в архитектуре которого слилось воедино наследие римской империи, традиции византийские, сирийские и даже отчасти франкские – с времен первого из Крестовых Походов.
Армянская столица Тарс – или, как ее еще называли, Тарсус, – принимала у себя крестоносную армию. В городской цитадели управитель города и посланцы царя Тороса раскланивались с Барбароссой и его свитскими. Героические освободители Гроба Господня, любопытствуя, шатались по узким прокаленным улочкам, продавая военные трофеи, скупаясь припасами и местными диковинами на память. Выручка городских таверн увеличилась едва ли не вдесятеро – при том, что городской совет специальным указом обязал торговцев снижать цены для франкских покупателей. Город мог предложить все, что необходимо усталому путнику, в том числе и последние новости.
Слухи ползли и множились. Доставляемые корабельщиками и торговцами, странствующими монахами, заключенные в письмах к родне, проживающей в Святой Земле – сплетни и новости не знали преград и дальних расстояний. Гунтер фон Райхерт собирал обрывки сведений с каким-то болезненным любопытством, пытаясь выложить из них некую единую мозаику.
Король английский Ричард Плантагенет по-прежнему находился на Кипре, влипнув в очередной финансовый и юридический кризис. Чья-то сметливая голова надоумила его объявить Кипр отторгнутым от Византийской империи, взяв провинцию под свою руку – и тут же заложить роскошный островок со всеми его промыслами, доходами и виноградниками Ордену Тампля. Орден весьма охотно согласился принять щедрое подношение, отсчитав Ричарду не то сорок, не то сто сорок тысяч полновесных безантов серебром и золотом. В Константинополе возмутились, и в треугольнике, составляемом Ричардом Львиное Сердце, Тамплем и Палатием, вспыхнула ожесточенная бюрократическая грызня. Покамест в виде обмена возмущенными и полными яда посланиями.
В окружении Ричарда появились новые лица. Ги Лузиньян, номинальный правитель Святой Земли и король без королевства, бросил тянувшуюся уже второй год безнадежную осаду Акки и с несколькими кораблями примчался на Кипр. Одни говорили: для того, чтобы способствовать скорейшему продвижению крестоносного воинства к Палестине, другие – дабы удрать из лагеря, где свирепствовали чума, лихорадка и королева Сибилла, дама с весьма тяжелым и крутым характером, искренне недолюбливавшая своего трусоватого благоверного.
А вокруг Филиппа-Августа Капетинга, второго короля этого имени, творилось нечто странное. Безвылазно засев в кипрской крепости Колосси,
В январе из пределов Франции начали приходить невнятные, противоречащие друг другу донесения. Якобы на Юге трудами ощутивших вкус независимости правителей Прованса и Лангедока вспыхнул мятеж, стремительно охватывающий провинцию за провинцией и лесным пожаром устремившийся на Север, к Парижу. Вести эти докатились до Кипра, и в один прекрасный день, вернее, в одну прекрасную ночь маявшийся от очередного жестокого приступа лихорадки Филипп-Август исчез из Колосси. Проскользнул в сопровождении малого отряда в гавань Лимассола и отплыл в западном направлении.
Львиное Сердце рвал и метал, упрекая союзника в коварстве, предательстве и вероломстве вместе взятых. Однако в глубине души английский венценосец, наверное, ликовал. Ибо никто более не претендовал на его военную славу, а заодно пропала тягостная необходимость соблюдать соглашение о разделе военных трофеев.
С Кипра француз исчез, однако в собственную страну не прибыл. Доходившие до пребывавших в Малой Азии крестоносцев слухи касательно его участи были странными, путаными и противоречивыми. Кто-то утверждал, будто бы он собирает армию для надлежащего вразумления южных мятежников, кто – что королевский неф попал в жесточайший шторм и потерпел крушение у берегов Ифрикии. Зная хитроумный нрав Филиппа, многие предполагали, что француз нарочно озаботился распространением слухов о своей кончине, а сам тем временем готовится нанести врагам удар в спину.
Исторические исследования XX века перечисляли такое множество мятежей на юге королевства Французского, что порой складывалось впечатление – для тамошних уроженцев подобный образ жизни стал обыденностью. Подобно вечно неспокойному северу Англии, юг Франции не ведал и не желал ведать покоя, отстаивая собственное право на выбор. Особенно сейчас, когда королевская власть казалась пошатнувшейся, а законный правитель пребывал в отъезде.
Однако Гунтер, как ни старался, не мог припомнить ни одного прецедента, при котором мятежи выплескивались за пределы южных провинций, да еще с таким успехом. Несмотря на противоречивость сведений, германец – да и не он один – без труда вычислил новость, которую никто не оспаривал и которая повторялась на разные лады. Мятежники собрали крупное войско и, успешно беря одну крепость за другой, продвигались к столице. Им, похоже, даже не оказывали особого сопротивления – что, с точки зрения обер-лейтенанта, свидетельствовало о неплохой предварительной работе, проведенной мятежниками, их обширных финансах и знании обстановки.
«Похоже, у них в заводилах в кои веки оказался не крикун-фанатик, но истинный стратег, – рассуждал сам с собой мессир фон Райхерт. – Интересно, кто? Сплетники перебирали разные имена – де Фуа, Плантары, де Кабар, Фенуйэды, графы Тулузские… Транкавели. Опять и снова – знатное, древнее, окруженное легендами и слухами семейство Транкавель из замка Ренн в провинции Разэс. Вырезанное под корень во время Четвертого Крестового похода, случившегося в той истории, которую изучал я. Поговаривают даже о возвращении Старой династии, Меровингов… Неужели такое возможно? А вдруг тамошние мятежники настолько предусмотрительны, что и Филиппа-Августа того… Как выражается Серж, устроили его величеству несчастный случай тяжелой и непродолжительной болезни со смертельным исходом? Сколь удивительно и необычно для Средневековья с их простодушным и наивным способом разрешения проблем… Положительно, история мира становится какой-то иной. Знать бы еще, зависело это от наших действий или произошло само собой? К добру или к худу приведет такое развитие событий?»