Мне нравятся с детства рабочие руки —в мозолях, большие, такие, что могутдома собирать, поднимать виадуки,себе подчинять металлический грохот.Они трудового сурового цвета.На них опирается наша планета.Их сила — надежна, их вид — откровенен.Таким поручил революциюЛенин.Откройте учебник! Берите лекало!Работы чураются белые руки.Им в жизни доступны лишь тяжесть бокалада
ржавое царство безделья и скуки.Те руки холены, тонки, как бумага,их в дрожь повергает малейшая ранка.Таким не доверишьни красного флага,ни сердца,ни даже простого рубанка!..
Эхо громов неостывших
«Я радуюсь, что выжил на войне…»
Я радуюсь, что выжил на войне.Но вот врачи повадятся ко мне.Останутся намеки от волос.И сердце заскулит, как старый пес.Я наконец устану верить в лестьи вдруг пойму, что смерть на свете есть.И, ясно понимая — жизнь пройдет,припомню я закрытый другом дот.Растаял дальних лет кровавый дым.А друг остался в бронзе молодым.У ног пчела, качнув бутон цветка,перелетает из веков в века.
«Когда ты лгал в бою под Сталинградом…»
Когда ты лгал в бою под Сталинградомбессмертному сержанту своему,что не задет взорвавшимся снарядом,и стон скрывал улыбкою в дыму,когда ты знал: припасов больше нету,твердил, что сыт, и, сделавши привал,как целый мир, последнюю галетутоварищу больному отдавал;когда в глазах у женщины заветнойты замечал вдруг жалость, а не пыл,и лихо врал в печали безответной,что встретил и другую полюбил,—тогда, сойдя на землю с пьедестала,швырнув, как тряпку, мантию судьи,перед тобою правда преклонялаколени неистертые свои!
22 июня
Покинув бомболюки,летела смерть к земле,и вечные разлукитаились в полумгле.И где-то на опушке,бесстыдно сняв чехлы,уже вздымали пушкиотверстые стволы.Но чувствуя едва ли,что будет через миг,хлеба стеной стоялина пажитях родных.Спала, обняв игрушки,девчонка, как всегда.И квакали лягушкиспросонья у пруда.И, начиная дело,бодра и весела,над сладкой кашкой пеларабочая пчела.Так пусть тебя тревожитодна простая суть:никто уже не сможетте бомбы в люк вернуть…
Посреди неистовой войны
Гром ползет на дымные пригорки.Там березы горестно черны.Там стоит девчонка в гимнастеркепосреди неистовой войны.Воют мины, лают самоходки.А девчонка замерла, светла.Возле набекрененной пилоткивьется оглушенная пчела.Дыбится земля в снарядном гуле,и шуршит осколков чехарда.И откуда догадаться пуле,что лететь ей надо не туда?Свистнет пуля над травою белой,рухнет с неба солнца желтый плод,и под сердцем вишней переспелойягода молчанья расцветет.И застынут дымные пригорки,где березы горестно черны,где лежит девчонка в гимнастеркепосреди неистовой войны.Продолжая трудное сраженье,не услышат пушки и войска,как жужжит пчела недоуменьяу пушисто-нежного виска…И тогда поднимется пехота —и с пехотой я, ее солдат,чтоб пройти сквозь два победных годачерез сотни тягостных утрат.…Посвист пуль, атаки и раненья —все ушло с полей сражений в сны.Лишь порой пчела недоуменьязалетает в комнату с войны.
Притча о канарейке
Жил рыжий немец в третьем рейхе.И, птичку в клетке содержа,души не чаял в канарейке,сентиментальная душа.Он клетку чистил хитрой пеной,менял водичку, тер настил.И вдохновенно пленный кенарему рулады выводил.Он спал, как праведник, без храпа,не сожалея ни о чем,хотя в те дни служил в гестапообыкновенным палачом.Вернувшись к птичке из разлуки,шел к умывальнику в носкахи долго, тщательно мыл руки —большие, в рыжих волосках.И только после омовеньяон
сыпал птичке коноплю,шепча сквозь слезы умиленья:— Клюй, птичка, я тебя люблю!И снился немцу сон нередкий:стоит он перед клеткой той —и вся Германия по клеткепорхает птичкой золотой.Но час пришел скончаться рейху.И, чуя ненависть и страх,убил хозяин канарейкурукою в рыжих волосках.И, памятуя о гестапо,смахнул слезу с мясистых щеки вышел из дому на запад,но озираясь на восток.…А мы форсировали берегреки, последней в той войне,чтоб всюду можно было веритьслезам с улыбкой наравне.
Полный профиль
Был с солдатом схож я мало,был я тощим, словно тень.И владел из арсеналалишь пилоткой набекрень.И в рождении солдатаоказалась виноватане винтовка со штыком,не граната,а лопатас узловатым черенком.В сорок памятном под Курском,давним братом соловья,довелось мне тем искусствомовладеть от «а» до «я».Тощий, словно Мефистофель,—ротный часто повторял:— Рыть окопы в полный профиль!Ночью будет генерал…Мы плевали на ладони,материли ту войнуи в намеченном районеподнимали целину.Мы вгрызались в бок планеты,так стремились в глубь Земли,что лопаты, как ракеты,раскаляясь, руки жгли.Но по мненью генерала,что являлся в час ночной,было мелко, было мало…День кончался — и сначаламы долбилишар земной.На руках росли мозолитолще танковой брони.Утром падали мы в зори,погибающим сродни.Обретали пальцы черность,обретали вес слова.И росла ожесточенностьв каждой клетке существа.И еще не знали танки —те, с крестами на боках,—что они уже останкисмертоносных черепах.Что трястись им на ухабах —только смерть искать свою,что свернет стволы им набокчье-то мужество в бою.А пока еще солдатытяжко охали во сне.И железные лопатыостывали в стороне.
«Закон снабженческий свиреп…»
Закон снабженческий свиреп,старшины действовали зорко.По норме были соль и хлеб,портянки, сахар и махорка.И только жаль в конце концов,что все, что было, хлеб и мыло,на трусов и на храбрецовуставность поровну делила.Катился орудийный вал,сметая толстых, тощих, лысых.И по утрам не совпадалпод вечер выверенный список.И выстрел, метивший в бойца,был словно точка лаконичен.Что говорить — паек свинцабыл на войне неограничен…
Кукла
Вещи могут становиться вещими,могут превращаться в пустячки.Подарили куклу взрослой женщине,и у куклы дрогнули зрачки.И глаза у куклы стали круглыми,двум большим горошинам под стать:— Разве взрослым позволяют с куклами,словно малым девочкам, играть?!Погоди — а ежели не мелочно,отрешась от будничных забот,стать на миг счастливой, словно девочка,что в душе у женщины живет?..У девчонки в детстве куклы не было,кроме дара взорванных годов —маленького чудища нелепого,жгутика из рыженьких бинтов.Детство шло недетскою дорогою —то война, то просто недород.Кукла, вы не будьте слишком строгоюс женщиной, что в руки вас берет.
«Мой вещмешок… Что было в нем?..»
Мой вещмешок… Что было в нем?Портянки, концентрат с пшеном,на случай — лишняя граната,да лист с такою колдовскойразмытой маминой строкой,благословляющей солдата.Кто знает, правда или нет,что этот лист спасал от бед,был верной грамотой охранной.Но я пришел домой с войны.И миром дни мои полныи лихорадкой чемоданной.Материки и города,крутая пенная вода,и поезда, и самолеты…Сегодня в спутники мне данне вещмешок, а чемоданотличной фирменной работы.Он свежей кожею пропах,он полон галстуков, рубах,костюмов модного покроя.Но нет письма в нем с колдовскойразмытой маминой строкой —и беззащитен я порою.
